Стены палевые, мебель из настоящего дерева. Дверь коричневая, в замысловатых узорах, на местах распилов – маслянисто-желтая, три вертикальные сосульки. Дверь от сырости разбухла. Истертый дубовый паркет покоробился. Пыльные полинявшие занавески с наполовину оборванными петлями.

Веранда. У порожка ветер намел горки пыльных сосновых иголок вперемешку с желтым цветочным сором. Над крыльцом желтыми фонтанами нависают, распространяя оглушительный, ни с чем не сравнимый запах июльского тепла, цветущие липы. При порыве ветра летят сухие брызги – желтоватое свечение опадающих маленьких лепестков, кистей, соцветий в разогретом дрожащем воздухе. Поодаль – сосны. Стволы у них жаркие, красные, шелушащиеся, словно обгоревшая кожа. Одно дерево похоже на сросшихся близнецов – мощный ствол его раздвоен. Чуть левее толпятся рябины и вишни, в глубине сада – угасшая сирень. Вдоль забора крапива и огромные сырые лопухи.

Неба почти не видно, оно лишь угадывается за плотной, черно-золотой зеленью. Крохотные голубые зеркальца. Прозрачная небесная вода с редкими парусниками бабочек.

После ливня на дорожках парит, лужицы высыхают на глазах. Это зрелище, как и колыхание тяжелых цветущих ветвей, странным образом завораживает. Тебя всего прохватывает солнце. Зелень, парусники бабочек на голубом. И кожа становится горячей. От нее, от волос пахнет липами, травой, гудроном. Жар, яблони, сгнившие и зеленые плоды повсюду. В мокрой траве, на столе среди лужиц, рыжих иголок, черных муравьев. Запахи, шелест, шуршание за спиной. Синица вниз головой на вишне, обклевывает бледно-розовую ягоду. Прихотливые рисунки на траве. Синяк на бедре, чуть выше колена. Ударилась, когда полезла в бочку. Перепонки меж пальцев так и не выросли. В глазах черно от солнца. Полуденная дрема. Лень.

Дедушка присаживается рядом… Из рюкзака течет сухое шуршащее золото. Труха, сучки, веточки, листья. Надешк… что это ты нарисовала?…«мммммм»! Она хочет выкрикнуть – но недоступен свет. Все вокруг присутствует как тайна непроизносимого имени.

Странно, конечно… После смерти дедушки она перебирала некоторые вещи и нашла круглую железную коробку из-под иностранного печенья. Хотя и раньше видела это хранилище необходимых в хозяйстве мелочей. Но там же – несколько рулончиков фотопленки, это ее удивило. У дедушки, конечно, был фотоаппарат, есть множество снимков. Но на пленке, уже проявленной, запечатлены ее «картины». Дед… а кто же еще? – сфотографировал их в саду или прислоненными к стене дома, составленными на чердаке. Зачем ему это понадобилось? Что-то она не видела реальных фотографий с этим ее «творчеством». Никогда не видела. Да это как-то и не приходило в голову. А интересно было бы их напечатать! Она спросила у папы, возможно ли это? Сдать пленки в лабораторию, получить снимки?

И папа сказал: пожалуйста, никаких проблем. Если хочешь, я возьму на работу, у нас есть слайд-сканер, можно и пленку оцифровать. Все будет в компьютере, я подработаю в фотошопе, напечатаю какие надо, любого размера, на принтере.

О, это еще лучше!

Она отдала… и сама об этом забыла. И папа ничего не говорил. Очень занят своими делами, не до того.

Говоря про «чердак», иногда в переносном значении имеют в виду и то, что происходит в голове у человека. Или у пациента, вернее.

Действительно, когда она беседовала с Аратюняном, создавалось такое впечатление. Если бы он услышал про русскую святую, обязательно бы сказал – это надо выкинуть из головы! Про батюшку, нарисовавшего ей крестик, – посоветовал бы не переедать на ночь.

А как она падала навстречу, в объятия Христа в церкви…

Нет, нет, девочка! – тебе просто необходимо больше бывать на свежем воздухе!

И еще мистическая пуля… она попала в маму, но летела до того, может, лет сорок, запущенная чьей-то злой и неотвратимой волей. О! не стоит об этом даже заикаться… И слушать не будет. Сразу выпишет успокаивающее, в лучшем случае.

Он убеждал ее в том, чтобы она больше читала… Замечательно! Но в школьной библиотеке не было никаких «Всех четырнадцати восьмитысячников». Она прочитала и «Темные аллеи», и «Деревню» Бунина, но уж точно не потому, что взяла в этой библиотеке! И где «Братья Карамазовы», где рассказы Платонова? Ну, хоть бы «Над пропастью во ржи» Сэллинджера!

Так нет же. Кроме «Элитных частей вермахта» (с этими тремя «горнолыжниками» на обложке), она обнаружила книжки:

«Моторизованная дивизия «Бранденбург». Этапы большого пути».

«SS-Totenkopf. История дивизии СС «Мертвая голова». 1940–1945».

«SS-Wiking. История пятой дивизии СС «Викинг». 1941–1945».

«Харьков. Январь-март 1943 г. Контрудар танкового корпуса СС».

«Латышский легион СС: вчера и сегодня».

«Советский легион Гитлера. Граждане СССР в рядах вермахта и СС».

«Украинский легион».

«Армия генерала Власова. 1944–1945».

Это очень интересно… А в какой-нибудь немецкой школе, в Германии, сколько книг про нашу Красную Армию? Есть ли в них фотографии в прекрасном полиграфическом исполнении про то, как их знаменитые генералы выползают из подвалов с поднятыми руками, замотанные в тряпки, попав в окружение? Про вооружение и форму наших пехотинцев, танкистов, артиллеристов? Когда ввели такие-то знаки отличия, боевые награды? С какими событиями это связано? В чем конструктивные особенности «тридцатьчетверок»? Когда и где были впервые применены «катюши»? Почему наших морских пехотинцев немцы прозвали «черной смертью»? А наши штурмовики-бомбардировщики «летающими крепостями»?

И если в «книгах», которые были в «библиотеке», в школе, говорилось об «элитных частях вооруженных сил Германии времен Второй мировой войны», то, может… какой-то нелюдь, биомасса, современный клон без памяти и соображения вспоминал «прежде всего о парашютистах, танкистах или о войсках СС».

Но она вспоминала о том, что они со своей изощренной практичностью и изобретательностью устроили «фабрики смерти», посчитав, что очень удобно, если один «сотрудник» будет «всего лишь» включать рубильник; другой подвозить баллоны со смертоносным газом; третий откручивать вентиль; четвертый закрывать и открывать ворота… И не скажешь ни про кого, что именно этот «исполнитель» виновен в убийстве стольких-то тысяч. Нет. Он же «просто включал рубильник». Просто «следил за давлением газа». И прахом наших людей они удобряли поля. Снимали кожу с заключенных, делали абажуры для настольных ламп. Подбрасывали младенцев, ловили на штыки на глазах у обезумевших матерей. Сбрасывали живых и мертвых в один ров, разравнивали поверх танками, земля несколько дней ходила ходуном в этом месте, «потела» кровью, когда шли дожди… так говорят те, кто видел своими глазами – и это никогда не забыть.

И еще, как-то на вечере в честь Дня Победы одну старушку попросили рассказать что-нибудь о войне. Но ничего героического она не вспомнила. Была медсестрой, совсем молоденькой девчонкой. На себе вынесла в одном-единственном бою, где побывала, одного раненного солдатика… так и говорила про него: солдатик. Кое-как вытащила, но заблудилась, или все отступили, никакого полевого госпиталя, ничего. С раненым оказалась в какой-то полусгоревшей рощице, вдруг туда въехали прорвавшиеся гитлеровцы на мотоциклах и сколько их… они окружили… Пожилая женщина шептала все тише, немея от вновь переживаемого ужаса. Голова ее тряслась, клонилась все ниже, и был почти неразличим шепот… их было двадцать, тридцать… их было двадцать, тридцать… Как от жестокого ветра с запахом гари, все омертвело в зале, застыло, поблекли цветы, заглохла музыка, стала лишней и неуместной праздничная обстановка. Грубый напильник этих слов… двадцать, тридцать… двадцатьтридцать… стер все до серого шершавого бетона какой-то последней расстрельной стены. Эти стены выросли вокруг, и тянуло вырваться, убежать. Но куда бы убежала из той рощицы девчонка-медсестра?