Ну да, ни о каком международном читателе она не думала, когда писала. Но обязательно поможет Станиславу, он так серьезно и заинтересованно к ней относится!

– Вот, например, – продолжил он. – «Индийская община из Дружбы Народов». Что за Дружба Народов? Конечно, я догадаюсь, Университет Дружбы народов имени Патриса Лумумбы, так?

– Так, – согласилась Надя. – Но это я в целом, как бы… хотела показать то время. Что происходило тогда.

– Гм-м… что происходило тогда! – отозвался эхом. – Но многие подробности вам незнакомы. Почему-то обращаетесь именно к этой «секте душителей». И богиня какая-то? Адепты? Проникают в спортзал? Ведь это невероятно! Кто подсказал вам это? Про секту, допустим…

– Ну, дедушка многое рассказывал, – пожала она плечами. – Да и что тут такого? В Мифологическом словаре можно прочитать.

Разговор становился каким-то непонятным. Что он хочет узнать? Только голова разболелась.

– Ага! – не отступал настырный Станислав. – Дедушка. А что, дедушка, гм-м… реально сталкивался с представителями мистической и глубоко законспирированной организации? В те времена, я имею в виду. Еще при существовании Советского Союза? Может, он вам еще что-то рассказывал? Или ваш папа?

Совсем он ее запутал, этот бур-бурыч… Между прочим, поинтересовался, что она понимает под тайными организациями? К примеру, ребята из ее класса болеют за «Спартак», состоят в клубе фанатов, но тайная ли это организация? Нет, конечно, сам же и ответил, рассуждая отвлеченно. А если вздумают заняться незаконным бизнесом, взламывать кредитные карточки, например? Приобретут мощный компьютер? О, это уже преступная группа! Но так, мелочи, обогащение незаконным путем. А ведь кто-то может состоять в группировках, чтобы нанести вред государству, изменить существующий строй… верно, Надя? Вот и ее дедушка встречался якобы с подпольной сектой. А это в те времена! Тогда же ого-го как все строго было!

Но ей это уже надоело.

– Знаете, – сказала Надя. – Если будете печатать мой рассказ… кажется, я сюда из-за этого пришла? – так сделайте это с пояснениями, чтобы было понятно зарубежному читателю. А не хотите, так о чем говорить? Извините, у меня что-то голова разболелась.

Когда выходила, все же почувствовала… почувствовала, его глаза недобро зыркнули ей вслед. Как у кота в темноте. Зрачки у этого «редактора», что ли, так устроены?

Да, ее писательская судьба на первых порах складывалась не лучшим образом. Вышла на улицу, сбежала от этого затягивающего здания, но какие-то недобрые предчувствия не оставляли. На воздухе стало намного лучше, в голове прояснилось. И чего он там крутил да вертел по-своему, этот «редактор»? Что она должна знать о каких-то организациях, откуда? Дома говорили? Совершенный бред. Все по-бутафорски устроено, уж она-то повидала артистов. Редактор такого журнала… да он яхтсмен, наверное, путешественник, спелеолог, воздухоплаватель! Иначе откуда возьмет материалы обо всем самом загадочном и удивительном на Земле? Этот же весь серый… в сером пиджаке… мышь кабинетная… Даже лицо у него не запомнишь, будто все серым ластиком стерли. На безымянном пальце дурацкий перстенек. Кто сейчас такие носит? Какой-то древний Олимпийский Мишка…

Странно, что ее вызвали. Из-за чего? Кого заинтересовали ее фантазии? Может, потому что мама работает на радио?

Или это из-за работы ее папы? Наверное, он разведчик. Хотя рассказывает, что работает в училище. Да, в военном училище, но профессия у него мирная, просто инженер. Налаживает разное оборудование, электронные системы, оборудование компьютерных классов. Ведь это надо обслуживать? Никакой формы ему не положено, друзья у него все гражданские. В общем… она же попросила отправить рассказ с его работы. С компьютера на работе, а кто-то мог отследить это.

Странно. А если это связано с той историей? Ведь вот как вышло, она до сих пор не могла понять, чувствовала что-то подспудное, неизвестное ей, о чем-то догадывалась… Хотя, может это от нее скрывают? То, что произошло на даче с дедушкой. От этого остался смутный, тревожащий душу осадок. Ведь дедушка умер там, на даче. Он ночевал один, бабушка тогда осталась в городе.

Уже сколько времени прошло, в саду и доме все стало постепенно приходить в запустение. А он столько сил потратил, чтобы все цвело, радовало глаз. Теперь они с папой хоть и стараются, но так уже не будет никогда. Бывают наездами, урывками. А дом и сад требуют всех сил, и, наверное, их ревность к тому, что у хозяев полно других, собственных дел, выражается в тихом самоубийстве, саморазрушении.

Но ей почему-то казалось… дедушка умер не своей смертью… что-то в этом есть странное!

Рано утром к нему зашел сосед (ну, сосед еще тот выпивоха, наверное, хотел занять денег на очередной «опохмел души»). А дверь открыта, все пусто. Сосед этот, Савельич, обеспокоился. Его безродная собачонка, Чапка какая-то, что повсюду с ним, прижала хвост, тоскливо завыла в сторону неровной строчки смятой травы, сбитого росного следа. Савельич пошел туда, это вывело метров за пятьдесят, в ничейный кусочек березовой поросли с болотцем… Там он обнаружил дедушку – он был уже мертв. Будто кто его выманил. Или он бежал из дома? Тело изо всех сил выгнуто назад, руками цеплялся за горло, словно пытался освободиться от чьей-то удушающей хватки.

Но… какие подозрения? Сомнений нет. Почувствовал себя плохо, стал задыхаться, лекарств не оказалось под рукой. Ведь у него астма.

Но вот это. Сосед.

Прошло время, они были на даче с папой. Савельич окраиной забрел к ним на участок, подошел почему-то к ней. Выпил, наверное, до этого, как всегда: прятал глаза, говорил в сторону, чтобы не дышать перегаром. «Ты это, доча, как бабушку-то твою зовут? Запамятовал».

Какая я ему «доча»? И бабушка… сколько занимала ему на этот «опохмел», а он даже, как зовут, запомнить не может, подумала с неприязнью. (Но все же – пожилой человек, местный старожил, за их домом приглядывает, дедушке помогал…)

– Бабушку? Лариса Евгеньевна…

– Ну вот, я и думаю… на-ка, – протянул ей что-то, какой-то клочок.

– Из пальцев у него тогда вынул, крепко держал, дед твой, упокой Господь его душу. Как раз супружнице своей хотел записочку чиркнуть или что, да не успел. Вот я и думаю, Лара… Лариса, значит. А не сказал сразу, что-то худо мне было, да и вам не до того.

Она пригляделась внимательно. Какая-то клеенчатая бирка. Буквы выведены химическим карандашом, размылись. Но можно разобрать… Л А Р А. Впереди стерлось. «Клара!» – блеснула мгновенная догадка.

«Иначе… мы еще вернемся», – предупредили те душители из покрашенной школы. Но она не могла размышлять об этом, довести мысль до конца. И отринула тогда, спрятала подальше червоточину страха, подозрений. И так потрясена всем. Постаралась забыть.

К ней опять вернулось это воспоминание… А ведь, казалось, выросла из этих одежек, как бывает с потускневшими, вышедшими из привычного круга обращения вещами. Поначалу их забывают где-то в шкафу, потом отправляют на антресоли. Наконец увозят на дачу, забрасывают куда подальше на чердак. Но может… с этим чердаком все и связано? Какие видения и переживания, какая нечисть там может завестись?

На даче, на чердаке, вырос таинственный лес ее картин, громоздятся чащобы непроходимого смысла, сплелись толстые корни черных и коричневых полос, павшие стволы грязно-зеленого и сине-фиолетового постепенно зарастают серо-буро-малиновым мхом. Срослись, вцепились друг в друга ветвями несовместимые плоскости цветовых пятен, образовали густую крону – без солнечного луча, без закатного блика. Тропинки того, что было так близко и понятно когда-то, заросли. Дорожки воспоминаний обрываются в никуда…

А ведь каждая картина – это окно в тот день… особый, неповторимый… который она хотела запечатлеть… Лето на даче. Сад. Всю ночь шел дождь. В комнате сыро и пахнет цветами.