Да, женщины ждут. Молча терпят беду, пока не сорвётся с губ протяжная песня, подобная стону. В ней мы проклянём мир мужской, сотворённый всесильною палицей Индры, его пригвоздившей ко дну изначальных вод. А время идёт, и течёт, и не лечит. Сидят, обнимают друг друга за плечи — любовница рядом с женой. Родной, проклинаю оружие — то, что движет твоею рукой, и битву твою проклинаю. Прошу, возвращайся домой!

Три тысячи лет, и пять тысяч — мне снится лишь рыцарь, слетевший с седла. Лежит, только конь его скачет по кругу… Сегодня же я не спала. Мне б выпростать руки, подставить под снег их. Мне сил бы — да где же их взять?… Вернёшься, расскажут тебе, как ждала я, и как перестала ждать.

Сколько помню, всегда она недовольна. Вроде красива, вроде умна, и никогда не бывала одна, хорошие люди с ней дружбу водили, мужчины первыми не уходили, даже матери одобряли, сыновей своих доверяли. Только не знали, что под подушкой у неё спрятана плётка, а на внутренней стороне лба выжжено калёным железом слово perfect, драгоценное слово, золотым леденцом во рту перекатывается, не выплёвывается, не проглатывается. И всё ей кажется, что должна она быть не такая, как есть, а какая-то другая, улучшенная. До пояса волосы, посветлее, рост повыше, образ поярче, аргентинское танго, глубокий голос, талия 62 к девятому мая, IQ 162 к тридцати годам. Освоить камасутру, цигун и кунгфу, четыреста шелковых платьев в шкафу, во всех смотреться как принцесса Диана, а чувство голода заменить чувством юмора. Даже родной город тугим обручем жмет виски, недовольное сердце берет в тиски. Но куда бы она не ушла, не уехала — всё без мазы, потому что на глазах — зеркала, глядящие строго вовнутрь.

Время по циферблату круги мотало, а ей всё так же, всего ей мало. Любили её, а она скучала, в постели толком и не кончала, вот, думает, сделаюсь совершенной сначала. А губы — горькие, как полынь, и на душе лежит тяжелая, слоистая мгла. Сегодня больно, назавтра рада, у самого рая, у самого ада, в зеркальце глядя — не здесь, не там. Зовут по клубам, зовут по гостям, но абонент недоволен, абонент в дисконнекте, абонент замурован в зеркальной спальне, и голос сорван. Играет с тетрадкой, играет с плёткой, игрой недовольная, слезоточивая, стихоплётка. Вон ангел её, деревянный, висит в изголовье. Куда он смотрит резными своими глазами? Видимо, тоже собой недоволен он, делом занят.

Короче, если сейчас она рядом с тобой — будь другом: обними покрепче. Назови совершенной, назови безупречной. Она не поверит, но станет легче.

Можешь даже не отвечать, что никаких женщин не было — тут всё против тебя свидетельствует. Покрывало это жуткое, с розами. Кажется, сдернешь его, и скелеты из постели так и посыпятся. Или ваза синяя, безвкусная совершенно. Ей что, так много цветов дарили? Другая твоя, видимо, по полдня у зеркала на пластмассовом круге крутилась. Хотела талию себе накрутить, которой у неё никогда не было. А ещё была Королева пряностей. Тмин, кориандр, корица… Ты её, небось, прямо в кухне — подойдешь сзади, пока она мясо ломтями нарезает. Я уже не говорю про ту озабоченную, про все эти ошейники в нижнем ящике. Возбуждает, наверное, да, но лично я на себе всё это плохо представляю. Хотя если бы ты начал… Не знаю, наверное. Ну ты ведь любишь таких, странных. Я бы даже сказала — ебанутых. Чего стоит сумасшедшая, от которой ворона осталась. Я до сих пор уснуть боюсь, пока три раза окно не проверю. Вообще, я понимаю, конечно, чего они все так по тебе пёрлись, хоть ты и молчишь вечно. Чего говорить — перед тобой любая на колени встанет, возьмёт по первому намёку. Не знаю только, за что ты их всех прикончил? Надеюсь, не за то, что я сейчас собираюсь сделать.

Будь мне верен, забудь имена Рая и Ада. Утром женщины снова пойдут за водой, громыхая ведрами, перекрикивая друг друга. Ночью я отравила все городские колодцы.

Вот женщина моет старое тело, устало трёт у себя подмышкой. Вот женщина моет сильное тело, радостно плещет себе между ног. Вот женщина кормит дочку, ласково смотрит, как та сосёт из налитой груди ядовитое молоко. Разве моя вина, что в городе женщин нет больше мужчин? Ты один.

Будь мне предан, и я не предам твоё тело земле. Я сама отнесу тебя в лес. Зайцы будут покусывать бледные пальцы. Хвостом лиса смахнет листву с твоего лица. Я же выплету яркие травы из тусклых волос, вышепчу море из ушных раковин, высосу семя твоё и засею им новый город. В нём будут только мужчины, и я одна. Разве моя вина?

Я же просила тебя, забудь имена.

Всех твоих рыжих с глазами бесстыжими, с камнем души неживой на шее, тонущих слёзно и вечно — на дно. Всех обесцвеченных и беспечных, цветочные рты, карамельные плечи, чувства мальвинные — за облака. Лживых левреток, твоих брюнеток, с лайковой кожей, с сердцами мидий, с глазами чаек — я всех кончаю. Буду одна о тебе молить, стану одна по тебе скучать. Рвать, с исступлением полуночника, кожу змеи твоего позвоночника, пить алкоголь из твоей крови, дышать рваным кашлем в конце любви. Спать между синих крыльев морфиды, на ладони Сциллы, под ладонью Харибды. Спать и сновидеть одно лишь имя, гибнуть безвестно за полк твой, Игорь.

Добрый день, месье Амбруаз, добрый день. Не правда ли, погода благоприятствует бракосочетанию? Что за спиной? Хахаха, месье! Право, это всего лишь мой тридцать третий зуб. Хорошо, хорошо, вот видите — положила на столик. Я захватила его на тот случай, если Вы вдруг откажете — тогда мне пришлось бы… Я знаю, Вы понимаете. Где? Вот здесь, под корсетом. Позвольте, я покажу. Не правда ли, они хороши? Говорят, две груди у женщины — намек на то, что ей следует иметь двух детей. Нет, мне не нужна дочь, она отнимет у меня красоту. Два сына — не много, в крайнем случае, один всегда может убить другого. Хахаха, месье! Сколько? Говорят, неважно, сколько женщине лет — лишь бы она могла заниматься любовью. Да, мне немного больше, но я умею привлечь внимание. Нет, разве Вы не видите, что этого недостаточно? Болит обычно вот здесь, немного левее. Я самолюбива, а он так оскорбил меня. Хотел, чтобы я до конца моих дней лаяла на луну. Нет, сейчас не больно, было больней. И боль предает, потому что не убивает. Хочу быть роковой, фатальной, понимаете? А это всегда мешает. Сколько? Поклянитесь, что шрам не будет заметен, я отдам Вам все мое золото. Это правда, что Вы придумали искусственные глаза? Разве они могут быть красивы? Я так люблю, когда красиво. Вы только скажите, когда будете его вынимать. Еще я люблю зло и итальянские пирожные. Нет, не мужчин. Они так глупы — говорят о розах, цветущих на руинах замка, и только потом снимают камзол. Да, глубже, глубже, я чувствую! Теперь, кажется, нет. О, боже, какое красивое. Я так люблю, когда красиво. Возьмите себе, мне же теперь не нужно. Хотя нет, дайте — я пошлю кому-нибудь. Это будет такая прелестная метафора! Хахаха, месье! Мне ничуть не больно. А это мне больше неважно, месье. Теперь я всегда, всегда буду смеяться!