— Христос воскрес через три дня. Мы говорим о разложившемся трупе.

— Я говорю о великой России, — возразил Савка. — Что для нее три столетия? Все равно что для нас три дня. Россия воскресе, Викентий Ильич. И господин Волконогов…

— Господин Волконогов занимается чепухой! — вспылил старец. Заставляя нас заниматься тем же! Мы изымаем книги, запрещаем книги, наказываем за чтение книг — вот до какой чепухи мы докатились. Уже сегодня над нами смеется весь Марс, а завтра будет смеяться вся Диаспора… Но это глупые книги, и нам приходится пресекать глупость, потому что она опасна. Ибо это о ней, о человеческой глупости сказано: «И поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему и кто может сразиться с ним?»

— «…и дано было ему вести войну со святыми и победить их», продолжил цитату Савка. — Вы святой человек, Викентий Ильич. Значит, я поступил умно, уйдя из Приказа.

— И прихватив кое-какие бумаги.

— Все свое уношу с собой… — Савка скромно потупился.

— Подлец!

— Благодарствуйте-с.

По всему было видно, что Викентий Ильич с превеликим бы удовольствием закатил Савке пощечину; но, покосившись на вооруженных свидетелей, сдержался.

— Ладно, — сказал он. — Мое почтение господину Волконогову! — и, прикоснувшись двумя пальцами к треуголке, направился было к разбитой двери.

Чернильная крыса из Приказа по делам иноземцев, до сих пор почтительно молчавшая в сторонке, ухватила его за рукав и что-то зашептала.

— Прости, милейший, чуть не забыл, — сказал ей Викентий Ильич и опять повернулся к Савке. — Эта ваша кукла, землянин Щагин, еще не коронована? осведомился он. — Мне не обязательно целовать пыль на его шлепанцах, чтобы поговорить с ним?

— Смею предположить, — Савка сделал неопределенный жест в мою сторону, — что светлый князь Андрей Павлович не откажется выслушать вас… Разумеется, вам надлежит держать себя в рамках вежливости, а целовать пыль — зачем же?

Викентий Ильич кивнул и направился ко мне, а чернильная крыса засеменила следом. Дашка дернулась было встать при их приближении, но вместо этого уселась еще плотнее, расправив сарафан и сложив руки на коленях (значит, запрещенная книга была под ней). Добры молодцы с лязгом взяли на караул.

Я приосанился (играть так играть!), хотя без штанов это получалось как-то неубедительно.

— Господин Щагин? — спросил Викентий Ильич.

Я с достоинством кивнул.

— Андрей Павлович?

Я снова кивнул.

— Вы говорить умеете?

— Да, — сказал я. — Здравствуйте.

— Спасибо… Уроженец города Норильск, Сибирская Федерация, Земля?

— Да.

— Счастлив сообщить вам, Андрей Павлович, что ваше прошение о натурализации в СМГ удовлетворено. С этой минуты вы являетесь гражданином Суверенной Марсовой Губернии, со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями. Новый паспорт, в виде исключения, мы вам вручим прямо сейчас, но за остальными документами, а равно и для того, чтобы аннулировать…

— Это провокация, светлый князь! — крикнул Савка и, подбежав к чернильной крысе, ухватил его за руки, не давая открыть портфель. — Не берите, светлый князь, и в Тайный Приказ не ходите — вас там незамедлительно арестуют!

— Помилуй, Савелий, да за что же? — Викентий Ильич удивленно вскинул брови.

— Найдете за что, выше высокопревосходительство, найдете-с! А не найдете, так придумаете! Семнадцать лет под вашим началом работал — знаю-с! Вот для чего орлы ваши сюда вламывались!

— Вздор, Савелий. Да отпусти ты господина столоначальника! Не хотите паспорт — не надо. Господин Щагин так и так уже гражданин СМГ. Вот только за паспортом ему надо будет в Приказ идти…

— Вы, светлый князь, ничего не слышали — а если у них диктофончик, так мы сотрем-с. Будьте покойны! Там ваших всего два словечка, пустяк-с…

— Рация, Савелий. Диктофон в Приказе стоит и все пишет. Ты уж лучше не нарывайся.

— Так. — Савелий отпустил чернильную крысу и отступил на шаг. Вручайте паспорт, как обещано-с.

Чернильная крыса извлекла из портфеля паспорт, передала Викентию Ильичу, а Викентий Ильич (с издевательским, как мне показалось, поклоном) протянул его мне. Я молча взял паспорт и молча сунул в карман кафтана. Говорить что бы то ни было я уже опасался, но, подумав, все-таки спросил:

— О каких обязанностях вы упоминали?

— О губернских законах и уложениях и об указах господина Председателя губернского Собрания вплоть до самых последних, кои распространяются на всех граждан СМГ, — любезно объяснил Викентий Ильич, не объяснив ничего.

— Все? — спросил Савка. — До свидания-с!

— В Приказе, — уточнил Викентий Ильич, глядя мне в глаза строго и ласково. — В течение трех дней.

Они удалились. Викентий Ильич вышагивал широко и прямо, что-то насвистывая, а чернильная крыса, семеня, ковырялась в портфеле — наверное, отключала рацию.

Самое смешное было то, что две недели назад я действительно подавал прошение о натурализации, надеясь, в перспективе, получить выездную визу в Марсо-Фриско. И вот эта самая чернильная крыса в Приказе по делам иноземцев, глядя на меня пустыми глазами, прозрачно намекнула, что для успешного прохождения бумаг потребуется никак не менее полугода (марсианского) — или трех тысяч целковых в разные лапы…

— Дашка, — позвал я негромко, когда оба винтоплана бесшумно взмыли и пропали из поля зрения.

— Ай? — откликнулась Дашка.

— Книжка у тебя?

— Туточки. — Дашка похлопала обеими руками по перине.

— Давай сюда.

— Не соизволит ли светлый князь… — заговорил Савка.

— Не соизволит, — оборвал я, беря у Дашки книгу.

— Темновато здесь, — не смирился Савка.

— Принеси свет.

— Дует…

— Навесь двери.

— Бояре ждут…

— Я князь или не князь? — спросил я, листая книгу.

— Истинно, князь! — Савка низко поклонился.

— Тогда убери стражу и убирайся сам. — (Кажется, я начал входить во вкус роли. А что мне еще оставалось?..) — И принеси нормальную одежду. И пожрать чего-нибудь. Сюда.

— Как прикажете-с. — Савка посмотрел на добрых молодцев, и они гурьбой кинулись в обе двери. — А только лучше бы вам в светлицу подняться. Дует, а двери навешивать — долгая песня. Заодно и опочивальню обставят — ранее не успели-с…

Я захлопнул книгу и набрал полные легкие, дабы рявкнуть что-нибудь, приличествующее роли и случаю. Савка смотрел на меня ясными преданными глазами, а Дашка, открыв рот, с любопытством ждала, что именно я рявкну.

— Бысть по сему… — сказал я. Выпустил излишки воздуха, сунул книгу под мышку и стал слезать со стула.

— И бояре заждались, — приободрился Савка.

— Девятнадцать лет ждали? Подождут и еще, до вечера… — Я запахнул кафтан и посмотрел, не видна ли из-под него сорочка. Сорочка была не видна. — Завтрак нам с Дашкой в светлицу подашь. Веди.

— Девку к себе берете? — удивился Савка.

— Беру, если она не против. Кстати: Саньку посади в холодную. Без порток.

— Кого-с?

— Ну этого, как он там… старого черта. Как его звать-то? — обратился я к Дашке.

— Ой, не надо, Андрей Павлович, я пошутила! Он же старенький.

— Он тебя порол?

— Порол. Так ведь не по злоб[/]е порол, а для порядку!

— У меня другие порядки будут. Семка, вот его как! Семку Бутикова — в холодную. До утра.

— Никак нельзя, светлый князь.

— Это почему?

— Там, где он сейчас — и без того холодно — холодней некуда. — Савка вздохнул. — Помер Семка Бутиков-Стукач, Парамонов сын — пора пришла… Ни разу Парамонычем не зван, помер, как писано.

— Ой, — сказала Дашка, закрывая ладошкой рот. — А я-то…

— Бутиков-Стукач? — переспросил я. — Так это же…

— Папаня мой, — кивнул Савка.

— Ну, извини.

— А ничего, светлый князь, все помрем. Вот и я помру, и тоже по вашей милости. Папаня мой удавился, как вы ему ручку дать не изволили. Мне же кровью истечь написано. И еще много смертей будет… Зато Россия воскресе!