Будь проклят этот Роберт, будь он проклят, сказала она про себя. Ну зачем он вернулся, зачем?
Джон запарковал машину на торговой площадке, где уже стояло полно автомобилей, большинство владельцев которых несомненно направлялись на вечер.
Здание Ассамблеи было искусно освещено, подчеркивая красоту отреставрированной каменной облицовки и элегантность грегорианских обоев.
Холли и Джона тепло приветствовала женщина, член парламента из их городка, с мужем. Она входила в благотворительный комитет, и Холли хорошо ее знала: у нее была очень хорошая репутация, и она много делала для местной общины.
– Холли, как мне нравится ваше платье! – воскликнула она с восхищением и добавила: – Мне надо с вами чуть позже поговорить, с вашего позволения. Мы хотим организовать рождественскую ярмарку, чтобы собрать больше денег, и мы рассчитываем на помощь местных предпринимателей.
Улыбаясь, Холли заверила ее, что они с удовольствием помогут, и прошла в раздевалку.
Выступление было рассчитано на два часа с небольшим перерывом. Места Холли и Джона оказались близко у сцены. Когда их провожали к ним, ее взгляд привлекла знакомая мужская фигура, которая стояла неподалеку.
Она мгновенно застыла на месте, так что Джон наткнулся на нее и инстинктивно схватил ее за руку.
Холли почувствовала, что внутри все задрожало. Ей стало нехорошо и обидно одновременно и ужасно захотелось заплакать от возмущения и горечи при виде высокой, облаченной в костюм фигуры Роберта.
Он стоял, повернувшись к ней спиной, а рядом с ним, держа его под руку, находилась темноволосая женщина в дорогом платье от модельера. Холли сразу же узнала в ней вдову местного предпринимателя. Хотя ей было за сорок, она была весьма привлекательной женщиной. Даже слишком, как поговаривали, что не очень-то нравилось другим женщинам.
– Изображает из себя эдакое беспомощное создание, – процедила однажды сквозь зубы одна из приятельниц Холли об Анджеле Стэндарт. – А на самом деле она так же беспомощна, как тигр. Всем известно, что она вышла за Гарри Стэндарта исключительно из-за денег, ему было почти пятьдесят, когда они поженились, а ей едва исполнилось двадцать лет…
Тогда Холли не придала особого значения этим словам, но сейчас ее вдруг охватила ужасная ревность, и ей захотелось подойти к ним и оторвать руку Анджелы от Роберта.
От своих неуместных и опасных мыслей ей стало не по себе. Она повернулась, уставившись на Джона невидящим взором.
– Эй… с тобой все в порядке?
В его голосе слышались забота и участие. На глаза у нее навернулись слезы обиды, и к горлу подкатил комок так, что она не смогла говорить, а только качала головой, как бы показывая, что ничего не случилось. Она высвободила руку, не обращая внимания на любопытный взгляд, который бросила на нее девушка, провожавшая их на места.
Ей было жарко и холодно одновременно, ей было дурно от гнева на саму себя за свое идиотское поведение.
Усевшись в кресло, она попыталась убедить себя, что все это вызвано его неожиданным присутствием здесь, и если бы она знала, что встретит его, то была бы к этому морально готова и вела бы себя иначе; но доводы звучали неубедительно, и все первое отделение она едва слышала музыку, будучи поглощенной болезненными мыслями.
Когда во время антракта Джон предложил пройти в буфет, она покачала головой. Ей совершенно не хотелось вновь встретиться с Робертом. Она с ужасом думала о предстоящем банкете и искала предлог, под которым можно было бы быстро уйти.
От мысли, что ей придется столкнуться с Робертом лицом к лицу, ей становилось просто плохо. Всякий раз, когда она закрывала глаза, чтобы овладеть собой, ее преследовали образы Роберта и Анджелы, стоящих рядом друг с другом.
– Если ты хочешь чего-нибудь выпить, иди, не обращай на меня внимания, – сказала она глухим голосом.
– Да ладно. Послушай, с тобой, правда, все в порядке? Если ты хочешь уйти…
Холли закусила нижнюю губу, чувство вины росло в ней с каждой секундой. Она вела себя как ребенок… как идиотка. Ну и что с того, что Роберт здесь с другой женщиной. Ей прекрасно известно, что он никогда не любил ее так, как она его, и уже давно смирилась с этим, с чего же она разволновалась теперь?
За десять лет его отсутствия она не разрешала себе и думать о нем, размышлять о том, что он делает или не делает, и считала, что все ее эмоции позади.
Гости начали возвращаться на свои места. Антракт закончился, а с ним исчезла возможность незаметно уйти.
Во время второго отделения ее охватила паника. Она сидела, напряженно вытянувшись, и думала, что многие сегодня вспомнят об их былых отношениях. Она никогда этого не скрывала, а многие из присутствующих были ее ровесниками, они вместе росли, и они знали их обоих.
Ее близкие подруги привыкли к тому, что ее не интересуют мужчины и семейная жизнь, связывая это с успехом в делах, которые отнимали все ее время и силы, не оставляя места для чего-либо другого.
Они завидовали ей и говорили об этом открыто, сравнивая свою жизнь в качестве жен и матерей со свободой и интересом, как им казалось, в ее жизни, не понимая того, какой это груз и иные обязанности это на нее накладывает.
Ну а те, другие, которые сегодня собрались здесь, знающие ее намного хуже и не смотрящие на нее сквозь розовые очки дружбы? Что, если они вспомнят о той Холли, наивной стеснительной девчонке, которая открыто, не таясь, боготворила своего избранника и которая была так шокирована и подавлена, когда он бросил ее, что не пыталась этого скрывать?
Тогда ее близкие друзья пытались утешать ее, убеждать, что она скоро забудет его, и настал день, когда они решили, что так оно и есть.
Она научилась не реагировать, когда люди при ней упоминали имя Роберта, и даже Пол, который ей ближе всех, не представляет, сколько боли вызывают в ней воспоминания, хотя она уже понимала, насколько глупы были ее мечты, как зыбки основы, на которых она их строила.
А теперь случилось то, о чем она старалась не думать… Роберт вернулся.
Но почему? Когда он уезжал, то сказал ей о своем намерении отправиться в Гарвард и уже оттуда пытаться взбираться по социальной лестнице, основав свое дело, дал ясно ей понять, что связывает свое будущее с большими городами, и у него нет ни желания, ни необходимости обрастать корнями.
– Но я люблю тебя, – плакала Холли, а он смотрел на нее пристальным взглядом, который не оставлял никаких сомнений. – Ты же говорил, что любишь меня, – шептала она в ответ на этот взгляд, – Ты же говорил, что любишь…
– Да, это так, – признавал он спокойно. – Но пойми… У меня другие заботы, другие планы. Какие ужасные жестокие слова.
Она плакала, умоляла его передумать, но он не слушал.
– Холли, тебе всего восемнадцать, у тебя вся жизнь впереди. Ты умная девочка. Ну неужели ты всерьез хочешь связать себя семьей, детьми… обречь на материальную и духовную нищету, от которой мы оба будем страдать, если поженимся.
Он причинил ей такую боль, что она отчасти поверила, будто заслужила это. Она была для него просто развлечением, вот и все – глупая, обожающая, наивная девчонка, с которой он мог проводить время, прежде чем начнет настоящую жизнь.
Она внутренне содрогнулась от отвращения, вспомнив, как себя вела… Не когда узнала, что он бросает ее, а задолго до того, когда отдавалась ему полностью и с радостью, когда дрожала от его прикосновений и плакала, просила, умоляла его овладеть ей.
В ней не было ни сдерживающих центров, ни каких-либо мыслей, что впоследствии она может горько пожалеть о тех минутах счастья.
А сейчас ей стало стыдно. Даже при мысли об этом у нее напрягались мускулы, как бы протестуя против ее собственной слабости. И она твердила себе, что никогда, никогда больше не даст поступить с собой так.
– Холли, как ты?
Она вдруг осознала, что концерт окончен, и все зашевелились на своих местах, наполняя зал приглушенными разговорами. Раздался звук отодвигаемых стульев, неприятно поразивший ее. Она неожиданно почувствовала, что все ее чувства обнажены.
