— Власть мертвецов?
— Нет. Все мы есть в Общей Памяти, но она — не просто все люди. Она что-то другое, гораздо большее. Она — этот мир, все, что в нем есть. Я не знаю, как рассказать, Элура. Ты еще не узнала истинный язык, а в людском языке нет для этого слов.
— А мы? — спросил Норт. — С нас-то какую цену возьмут?
— Не знаю, — тихо ответил Ортан. — Мы еще неразумны. Нас не спросят.
Вот ушла, догорела, погасла ночь; тихо канула в море Мун, и скатилась за нею Феба, только розовый серпик Офены зацепился за горизонт. И теперь серебряные голоса пели скорбную песню прощения. Тихой жалобой, горестным торжеством зазвенела она над морем.
Ночь ушла, и счастье ушло, нам осталась только печаль. Горе любящим — ушла наша ночь, и день смерти встает над водой. За рождение платят смертью, за любовь — вечной разлукой. Смерть! Смерть! Горе нам: ушла наша ночь, и день приносит нам смерть…
Норт и Ортан встали плечом к плечу, и обняв поникшие плечи Илейны, я со злобой подумала: не отдам!
Но уже зарумянилась алая дымка, и край солнца — алый отсеченный ломоть, поднялся из розовой пустоты. Черные стрелы вспороли бледную гладь, грозные быстрые острия, молнии, бьющие из воды. Ортан взглянул на меня и улыбнулся, и его спокойная мысль коснулась меня. Он что-то мне говорил — беззвучное теплое слово, оно коснулось меня, и что-то открылось во мне, и я улыбнулся в ответ — уверено и спокойно.
Норт сказал:
— Как ни будет… а спасибо за все. Это было здорово, Ортан! Ну, держись, мой Штурман, веди несмышленых. Илейна! Выше нос, голубка! Не пропадем!
— Я не отдам тебя: Норт, — сказала Элура. — Я никого не отдам!
Вышла и встала у самой воды — тоненький стройный мальчик, Норту до подбородка, Ортану по плечо — все еще Штурман, последний из Экипажа.
Черные стрелы распороли море до кромки, и серебристые головы поднялись из воды.
Лорны пришли.
С тяжелой ловкостью они выходили из моря, серебряно-черные, сверкающие… прекрасные. Только миг они были для нас безобразны. Безволосые головы, безгубые рты, длинные выпуклые глаза.
Но зеленые их глаза обратились на нас: гордые, смелые, чуть подсвеченные насмешкой, — и не стало морских чудовищ, остались люди. Пусть с хвостами, пусть в чешуе — все равно просто люди глубин.
— Дети Моря! — запел за спиною Ортан, и голос его, спокойный и звучный, легко улетел в просторную ширь. — Солнце взошло. Мы здесь, и мы ждем.
И ответ: не пение — пересвист, точно стайка птиц в лесу на рассвете. Ну, совсем не страшно и даже смешно, но в руках у них тяжелые копья, и Элура сорвала с плеча самострел.
— Нет! — сказала Элура. — Я его не отдам! Вы не убьете его, пока не убьете меня, а до этого я прикончу многих!
Она знала, что лорны поймут — это сделает Ортан.
— Да! — сказала Илейна и вытащила кинжал. — Сначала убейте нас!
Тишина и смешливая звонкая трель:
— Бесхвостые! Если ваши жены воюют, значит, детей рожаете вы?
— Нет! — сказала Элура. — Это мы рожаем детей, и мы их растим. И за наших детей должны говорить мы! Он мне нужен — отец моего ребенка. Кто защитит мое дитя в этом мире, которого я не знаю? Кто научит его в этом мире жить? Кто сумеет сделать его разумным? Дети Моря! — страстно сказала она. — Мы так недавно пришли в этот мир! Мы все еще ничего в нем не понимаем. Мы все еще воюем, Дети Моря! Воюем с миром и сражаемся между собой. Я, женщина, стала воином потому, что мужчины наши погибли. Я не хочу сражаться — я хочу рожать и растить детей. Муж мой — первый из нас, который сумел стать разумным. Не отнимайте его у меня, оставьте мне надежду, что и мы будем жить в мире с Сообитанием и с собой!
— Не отнимайте! — тихо сказала Илейна. — Я люблю его. Я умру, если он умрет.
Молчание — и искристая трель, где участие слить с насмешкой:
— И все ваши жены так отважны и говорливы?
Ортан ответил:
— Нет. Других таких не осталось. Эти трое — последние из людей Корабля.
— Принадлежащий Истинному, зачем ты с ними? Зачем ты делаешь то, что не должно?
— Она — моя женщина, — тихо ответил Ортан, — и мне не надо другой. Она не бросит своих людей, а я не брошу ее. Позвольте мне отвести их на Остров, и я вернусь…
— Со мной! — сказала Элура, и лорны ответили ей переливчатым смехом.
— Придется тебе научиться рожать, Беспокойный!
— Нет! — сказала Элура. — Он научит меня! Я хочу научиться быть женщиной, Дети Моря! Я всю жизнь воевала — я хочу научиться жить в мире!
Тишина — и тяжелое звонкое слово:
— Закон.
— Погоди, Штурман, — сказал Норт. — Я сам за себя отвечу. — Встал рядом с ней перед блестящей толпой, вскинул голову и сказал им спокойно и твердо:
— Я один виноват — с меня и спрос. Сам провинился — сам отвечу. А только дурацкий это закон, нечестный! Последнее дело — дать себя убить, когда еще можно драться. Почему им можно сотню на одного, а мне нельзя мечом защитить себя и подругу?
И Элура подумала: ох, дурак! Что он несет? Что сейчас будет?!
Быстрый щебет, зеленые вспышки глаз — и рослый, тяжелый лорн, пожалуй, не ниже Норта, скользнул из блестящей толпы.
— Ты будешь драться со мной, — весело свистнул он. — Победишь — уйдешь с ними. Проиграешь — умрешь.
— А если ни ты, ни я? — спросил его Норт деловито, и лорн засмеялся в ответ:
— Если я тебя не убью, значит, ты победил.
Кто-то из лорнов кинул Норту копье, он усмехнулся, вынул меч и отдал Элуре. И вступил в серебряный круг.
Круг раздался — и противники разошлись. Сладит ли с непривычным оружием Норт? Много короче, чем пика, но длиннее, чем дротик, и, кажется, тяжелый. Наконечник четырехреберный, белый, ослепительно гладкий, древко черное, почти в человеческий рост…
Но лорн огромным грациозно-тяжелым прыжком уже пересек свою половину, и копья встретились — Норт отразил удар. Выпад — опять отразил.
Странный танец, стремительный и угловатый, лорн ведет, это он делает бой. Черно-серебряная, грузно-изящная тень — выпад, контрвыпад, толчок, Норт упал на одно колено, кровь на куртке, но он вскочил и отпрыгнул назад.
Норт! Эй-хо! Снизу! Она не кричит — молчит, закусив губу, только твердит про себя: снизу, Дурак! Бей от земли!
Услышал? Сам догадался? Пошел вперед, уклонился, нырок, удар почти от земли — и лорн пошатнулся, копье его опустилось, и неожиданно яркая струйка ползет по серебряной чешуе.
Свист — но Норт уже отступил, поднял копье и ждет.
Опять сошлись — черно-белый стремительный танец, стук, топот и хрип — и отпрянули друг от друга. На серебряном кровь видней, чем на старой кожаной куртке, но и Норт получил свое.
И опять вперед: теперь они осторожней, кружат, нащупывая слабину. Фехтование на дубинках? Норт, не верь, он просто хитрит. Не давай себя обмануть, он искусней, Норт!
Норт споткнулся, и острие устремилось к его груди. Вскрик Илейны, нет, нет, да! Да! Она подскочила на месте и пронзительный клич — «Эй-хо!» — раскатился над берегом моря, потому что Норт уклонился, пропустил подмышкой копье, захватил и вырвал у лорна.
— Эй-хо-о! — подхватила рядом Илейна, Норт взглянул на них, усмехнулся — отбросил оба копья.
И — пронзительная тишина.
Лорн неспешно сдвинулся с места, Норт шагнул навстречу, сошлись и опять глядят друг на друга.
— Ты не умрешь! — пропел серебряный голос лорна. — Ты дважды отдал мне мою жизнь. Я должен отдать тебе твою.
— Ты здорово дрался! — сказал ему Норт. — Куда мне до тебя! Жаль, дыханье тебя подвело. В воде б я против тебя… ничего!
Переливчатый свист — лорны смеются. И я тоже смеюсь — с гордостью и облегчением. Вот такие они и есть, воины Экипажа! Такие они были…
Лорны ушли, но ночью придут опять. — Ортан сказал, что они не выносят зноя. Ушли — но один возвратился, вытряхнул из сетки блестящую горку рыбы, весело свистнул, бросился в море, и стремительный черный плавник разрезал волну. Мелькнул и исчез — и море пусто. Огромно, сине-блестящее, в темных полосах ряби. Равнина — но из воды, и это тоже красиво.
