– Ступай и ложись в постель, – приказала она, осушив его до дна. – Эта кровать когда-то принадлежала турецкому султану. Давай представим себе, что я – наложница из твоего гарема и ты сделал меня своей избранницей на эту ночь. А я пока приготовлюсь. – И она скрылась за расписной ширмой, отгораживавшей угол комнаты.

Деклан ухмыльнулся, сбросил с себя остатки одежды и расположился на кровати, опершись спиною на вышитую шелковую подушку, накинув на нижнюю часть тела покрывало, – он наслаждался пока сигарой. Что за игру она затеяла теперь? – гадал он. К чему все эти шарады, если ему только то и надо, что попросту трахнуть ее? Правда, его несколько беспокоило то, что она не нравится ему – он не доверял ей, хотя и не в силах был противостоять желанию, которое она разожгла в его теле. «Какой же ты беспринципный негодяй, упрекал он сам себя, лениво следя за сизыми завитками дыма, поднимавшимися к потолку от его сигары. Почему ты позволил втянуть себя в игры с этой бабой?»

А вот это, оказывается, было вызвано не только жаждой плотских утех и напрямую относилось к Кэтрин Энсон. Он и сам не мог бы ничего объяснить толком, однако жизненный опыт научил его доверять интуиции: она всегда давала знать, если где-то поблизости замышлялась ловушка. И именно этот беспокойный червячок грыз его с того самого момента, как он положил глаз на английскую девицу.

– Не смотри на меня пока, – раздался медовый голосок Элизы. – Зажмурь глаза.

Он повиновался и едва не провалился в пьяное забытье, утомленный бесцельной суетой вокруг да около. Он услыхал, как шуршит шелк и как пара босых ножек прошлась по полу.

– Могу я теперь посмотреть? – спросил он.

– Можешь.

Она стояла в ногах кровати, с размалеванным лицом, с массой украшений в волосах, на шее и на запястьях. Блестели гранями крупные самоцветы, геммы в тяжелых ожерельях, широкие золотые браслеты и тяжелые подвески сережек. Кроме этого на ней не было ничего, кроме куска сари, обернутого вокруг бедер.

– Ого! – беззвучно присвистнул Деклан. – Что это все значит? «Чудеса арабских ночей», что ли?

Она не спеша подняла руки и закинула их за голову, так что груди встали торчком и проступили ребра. Тонкая талия, плоский живот, округлые колени.

– Я здесь, к вашим услугам, милорд, – провозгласила она. – Ваша гурия – омытая, умащенная благовониями – готовая исполнить любое ваше желание.

Совершенно изумив и рассмешив Деклана, она приподняла край одеяла и поползла под ним в его сторону. Он почувствовал, как ее руки касаются его ног, его бедер, его члена, ласкают его. Ее голова показалась из-под одеяла, зрачки расширены от алкоголя, накладные красные ресницы делают совершенно неправдоподобным цвет ее глаз. Его руки сами собою сомкнулись на ее шелковом стане, а губы припали к накрашенным кармином губам. Он взалкал ее. Эти умелые пальчики, что играли с ним во время ее путешествия под одеялом, лишили его последних сдерживающих преград.

– Я нравлюсь тебе? Нравлюсь? – жалобно повторяла она, и на глазах ее выступили слезы.

– Я сейчас покажу тебе, как сильно ты мне нравишься.

Слова, слова. Они ничего не значат сами по себе. Он жаждал действий. Проклятые побрякушки, словно некое оружие, впивались в его кожу, не давая ласкать ее. А Элиза оставалась холодной. Деклану показалось, что он подступается с ласками к прекрасной статуе. Она зажмурила глаза, а когда он попытался коленом раздвинуть ей ноги, ее лицо приняло выражение страстотерпицы. Деклан все же попытался прорваться в лоно, но это оказалось нелегкой задачей: она была сухой и напряженной, все мышцы свело спазмом.

Внезапно статуя ожила. Глаза открылись, и таившийся в них дикий ужас выплеснулся наружу. Она закричала и стала вырываться.

– Тише, милая, тише, – приговаривал он, не зная, пугаться ему или злиться. Еще ни разу в жизни женщина, с которой он делил ложе, не вела себя подобным образом.

– Отпусти меня! – прошипела она.

– Я не могу. Слишком поздно! – Ее дикие движения необратимым образом подействовали на него, и он со стоном изверг семя прямо ей на колени.

В следующее мгновение он поспешил откатиться в сторону, тогда как она ринулась на другой край кровати, с отвращением стараясь оттереться простыней вместо полотенца.

– Ух! Мне сейчас же надо выпить!

– Черт побери, что с тобой не так? – спросил он, спуская на пол ноги и направляясь за бутылкой и двумя бокалами, – последняя сцена вызвала жажду и у него.

– Я не люблю, когда меня насилуют. – Она вырвала у него бутылку и отхлебнула прямо из горлышка.

– Насилуют? Да кто ж тебя насиловал? Я и втиснуться-то в тебя не смог! – «Да она просто ненормальная, – подумал он, – и к тому же может оказаться опасной. Чем быстрее я унесу отсюда ноги, тем лучше для меня».

– Нет, ты меня насиловал. Я же просила тебя остановиться.

– Ну, прости меня. – Он растерянно почесал в затылке. – Я искренне полагал, что ты хочешь заняться со мною любовью.

– Я хотела попытаться. – По лицу ее потекли слезы, черные от туши слезы, прочертившие дорожки по щекам. – Я надеялась, что мы сможем остаться друзьями и так.

– Ну, таким путем ты скорее потеряешь друзей, чем приобретешь их, – заметил он, доставая пачку сигар.

– Я так ужасно смутилась. Теперь ты понимаешь, как жестоко я страдала, когда ушел Рауль?

– Рауль – это твой муж, если я правильно понял? А почему он тебя оставил? Уж не обошлась ли ты с ним так же, как со мной?

– Я не знаю, почему он ушел. Я никогда этого не понимала. Я любила его! – Теперь она вся тряслась от рыданий, и он машинально похлопал ее по голому плечу:

– Ну, не плачь. Не выношу, когда женщины плачут. – Деклан невольно поддался на ее игру. Или эти слезы все же были настоящими?

– Значит, ты не станешь ненавидеть меня? – Она подняла глаза, размазывая по щекам остатки грима. Без него она опять показалась ему красивой – и даже трогательной в своем отчаянии.

– Конечно, я не стану тебя ненавидеть. Скорее, я разочаровался.

– И мы сможем снова встретиться? – Теперь она была как маленькая девочка, котенок, играющий с бабочкой.

– Обязательно – если ты этого захочешь. – «Я должен разгадать, что же все-таки кроется за этой игрой», – подумал он.

– Деклан, можно тебя о чем-то спросить? – Ее нежные белые пальчики переплелись с его сильными загорелыми пальцами.

– Спрашивай.

– Это ты подложил сглаз в кровать к Кэтрин?

– Что? – Он окаменел, не веря ушам.

– Это ты подложил сглаз Кэтрин?

– Но отчего, скажи на милость, я бы хотел так поступить? – отвечал он вопросом на вопрос.

– Потому что она не позволяет тебе захватить тот кусок земли. Потому что она чужеземка, захватчица.

– Боже милостивый! – Он запрокинул голову и расхохотался. – Да ты, я вижу, не очень-то высокого мнения обо мне, да?

– Я просто хочу знать. Она – моя подруга, – с чувством заявила Элиза.

Глаза, перехватившие ее взгляд, были ледяными, и он сказал:

– Помните, моя милая, совсем недавно я спросил вас, не поклонница ли вы Вуду, а вы стали заботливо интересоваться, не я ли сглазил Кэтрин. Я ведь уже тогда дал вам понять, что если бы сделал это, то и не подумал вам в этом сознаваться.

Он ненадолго задержался здесь, торопливо одевшись и помогая Элизе разыскать и управиться с частями ее наряда. Она оказалась гораздо более пьяной, чем он предполагал. Наконец они направились обратно к дому.

Ти-Жан, эбонитовая фигура на фоне эбонитовых стволов деревьев, наблюдал за их прогулками. Неусыпный страж, он служил глазами и ушами своему дяде Анри, забывшемуся беспокойным старческим сном в своем закутке на кухне.

Воздух был теплым и влажным, полным различных запахов, как приятных, так и не очень, звенящим от трелей певчих птиц и жалобного воркования лесных голубей. Кэтрин ехала верхом вдоль кромки берега, с дороги была видна Миссисипи, чьи бурые воды несли на своей могучей груди огромные древесные стволы и оторванные ветром сучья по направлению к устью. Спокойные в эти дни, ее предательские волны в любой момент могли взбунтоваться, разнести на куски все сооруженные человеком преграды и залить многие квадратные мили, неся с собою опустошение и смерть.