Акафей уже было поверил в то, что это правда, но тут распоясавшаяся соседка выскочила из норы и выхватила трубку.

– Акафеич! – заорала она. – Приезжай! Мы тебя, пузанчик, заждались. Не стесняйся! А супружнице скажи, что в командировке. Ждем!

Она хотела сказать что-то еще, наверное, такую же гадость, но Голове удалось выхватить у нее трубку, из которой на пол лилась пена, которую вместо крика, испускал из себя Акафей. А затем послышалось его извечное: «Уволю, уничтожу…». И Голова грустно положил трубку и ушел к себе в кабинет, проклиная соседку и Дваждырожденного, который не хочет помочь.

А Тоскливец снова остался без стула. Правда, стол его обкромсали и он стал такой же высоты, как всегда. Маринка, видя, что Тоскливец расстроился не на шутку, заварила чай, и он ушел к ней в закуток, чтобы обдумать, как жить дальше. Ведь получается, что соседки могут украсть у них все. И забрать у них обратно свое добро невозможно. И он обречен на бесстульное существование, и от постоянного стояния он заболеет слоновой болезнью. И что же тогда? Есть у него начальник или нет? И он отправился к Голове.

А тот от огорчения разлегся на диванчике и сосал пятерчатку в надежде, что Маринка и ему принесет чай. Приход Тоскливца окончательно вывел его из душевного равновесия.

– Стула у меня нету, – сообщил Тоскливец.

– Возьми мое кресло, – ответил Глова. – Все равно меня уволят.

И Тоскливец дрожащими потными руками вцепился в кожаное кресло и укатил его в зал. И уселся на него, опасаясь, что соседки утащат и его. А те делали вид, что утратили интерес к мебели, и доказывали ему из норы, что у них там веселее. Посетители не заходили, потому что людям осточертело брать справки. «Главное, чтобы не пришла Гапка», – успели одновременно подумать Тоскливец и Голова. И в это же мгновение на крыльце послышались легкие девичьи шаги и в сельсовет вошла красавица Гапка. Она опытным взглядом оценила ситуацию, осмотрела девичьи прелести, которые демонстрировали из норы и поняла, что может внести и свою лепту в то, чтобы окончательно добить бездельников и ловеласов, которые подвизаются на ниве местного самоуправления.

– Соседок стало намного больше, – сообщила она, – они почкуются.

– Клевета, – ответили ей из норы.

– Грызунов не спрашиваю, – парировала Гапка. – Так что скоро они заполнят всю Горенку и сожрут все, что тут есть. И они не уйдут, пока мы не узнаем их тайну. Но так как большинство мужланов, проживающих в этих местах, с упрямством, достойным лучшего применения, разыскивают тайны на дне стаканов, то боюсь, что силы не равны. И только привидение Васьки может знать, как нам от них избавиться.

В норе послышался стон – Гапка была права.

– Я не видел его уже целую вечность, – сказал Голова. – И трудно сказать, что я по нему соскучился, но если ты говоришь… Я готов эту ночь переночевать у тебя – может быть, он и появится.

– И думать не думай, – завизжала Гапка, словно ее ужалили. – Свое ты у меня уже отночевал.

– Так где же я найду Ваську?

– Где хочешь.

Гапка развернулась и ушла. А телефон надрывно зазвенел, и было понятно, что звонит доведенный до трансового состояния Акафей. Телефон звонил долго, но никто не осмеливался снять трубку, а затем телефон сам по себе стал исполнять какую-то мрачную музыку и Голова понял, что это – конец его карьере. И снял трубку, и Акафей сообщил ему, что он уволен. Пожизненно. И может теперь сколько угодно развлекаться с соседками, которых сам же и приманил в село.

– Дай мне еще сутки, – задыхаясь, то ли прошипел, то ли простонал Голова.

И Акафей, супруга которого быстро, как Шерлок Холмс, разведала, откуда берутся на мужских коленах такие рисунки, нашел в себе достаточно благородства, чтобы, припоминая съеденные в Горенке обеды, сказать:

– Сегодня у нас какой день недели?

– Вторник.

– Я не хочу тебя обижать и скажу тебе так: в понедельник я приеду в Горенку с комиссией. И если я увижу хоть одну соседку…

– Добрый и щедрый Акафей Акафеич! – чуть не разрыдался в трубку Голова. – До понедельника от этих тварей и следа не останется! Обещаю!

– Ладно! – ответил Акафей и положил трубку, не прощаясь.

– Кретин! – донеслось из норы, но Голова из чувства собственного достоинства ничего соседкам не ответил.

День начался, как всегда: в голове не было ни одной умной мысли. Василий Петрович даже позволил себе выпить немного кофе, чтобы прийти в себя. Ночью он, как зритель в кино, высмотрел с десяток кошмаров, все из которых заканчивались совершенно одинаково: он шел по Крещатику в наутюженном пиджаке и в белой сорочке с галстуком-бабочкой, но без штанов и в любимых малиновых трусах в белый горошек с плакатом в руках. На плакате было написано: «Ищу работу головы сельсовета. Срочно». А прохожие (хотя разве можно назвать прохожими сборище вурдалаков, упырей и марширующих на задних лапах презлющих собак?) строили ему хари и потешались над ним, и вскоре к нему подошел милиционер и стал распекать за нарушение общественного порядка.

– Ну, какой здесь порядок? – возмущался Голова, указывая на так называемых прохожих, но милиционер стал тащить его в участок и заставил выбросить плакат – единственный, хотя и жалкий способ найти опять любимую работу.

Одним словом, ночь прошла ужасно, и хотя утром Галочка отогрела его, как мать любимую дитятю, и собрала на работу, настроение у него было, как у человека, которого заживо, не по справедливости хоронят. Кроме того, подлый Васька и не думал ему являться.

«Вонючая тварь! – думал Голова. – Когда ему нужно, он тут как тут! Цицерон! А когда нужен он, так его, понимаешь, найти невозможно!»

Когда благоухающий кофе закончился, напомнив, что убежища от Акафея в Латинской Америке ему не получить, Василий Петрович направил свои стопы к Гапке, чтобы проверить ее обитель на наличие Васьки. И дудки. И тут же вспомнил, что Гапка как-то рассказала ему, что несколько раз пробовала вывести соседок из дома, но дудка не помогла. Гадский инструмент, видать, себе на уме. Значит, остается только Васька.

Но дом, в котором он прожил столько лет, был неприступен, как крепость, и не проявлял признаков жизни.

– Гапка! – позвал Голова и без долгих раздумий пнул туфлей дверь.

Но эффект превзошел все его ожидания – дверь как была, так и осталась, а у туфли оторвалась подошва и теперь уже только черный тонкий носок отделял ногу начальника от холодного дощатого крыльца, на котором он стоял.

– Гапка! – возопил Голова и ударил дверь второй, пока еще дееспособной ногой. И вторая подошва легла возле первой, и остатки, а точнее, верхние части туфель совершенно не грели ноги, которые тут же промерзли до костей.

– Гапка! – Голова не смог сдержать эмоций, которые нахлынули на него. – Я сожгу этот свинарник, видит Бог, сожгу.

И только тогда суровая дверь приоткрылась и из-за нее показалась Светулина рожица.

– Василий Петрович! – заулыбалась прелестница. – Вы одни или с ремнем?

Голова не стал выслушивать женский бред и вошел, отодвинув племянницу плечом. Гапка заседала за столом и, судя по всему, пыталась позавтракать. Приход бывшего благоверного расстроил ее планы и пищеварение, и она быстро соображала, что можно от него спрятать, пока тот не вцепился в еду. Она забыла, что он живет как у Христа за пазухой и ни в чем не нуждается и нарезанная колбаска не вызывает у него во рту водопад из слюней. Но увидев Гапкины подлые поползновения, Голова плюхнулся за стол, поставил ноги на перекладины, чтобы сквозняк не вымещал на них свою злобу, и попросил чаю.

– Не поняла! – вскинулась на него Гапка. – Здесь что – сельпо или корчма? Если всякие будут сюда заходить завтракать, как к себе домой… Я ведь на пенсию живу, а не на взятки…

– Заткнись, – нежно посоветовал красавице Голова. – Ты мне лучше скажи: Ваську не видела?

– Этой ночью таскался тут и просил селедочную голову. Говорил, что если не дам, так он сойдет с ума, как будто привидение может сойти с ума.