Но уже в следующую минуту любовь пропала, потому что из соседней комнаты раздались звук пощечины и плач Уотфорд. Далее последовал удар, видимо, уже кулаком, и тихий, больше похожий на шепот голос отца, который Аннабелла уловила своим тонким слухом:

– Ей приснился дурной сон! Запомни, дурной сон. Если твоя госпожа прослышит об этом хотя бы краем уха, я вышвырну тебя отсюда и позабочусь, чтобы в шести окрестных графствах тебе не нашлось работы. Понятно?

Рыдания заглушили ответ несчастной няньки. Потом дверь захлопнулась.

Поднявшись с кровати и поставив ноги на скамеечку, Аннабелла почувствовала головокружение и еще некоторое время посидела, прежде чем встать на пол.

В своей гостиной она застала Уотфорд: та сидела, уронив голову на стол; ее плечи сотрясались от рыданий. Когда девочка прикоснулась к ее плечу, Уотфорд вздрогнула, вскочила и, утирая слезы, запричитала:

– Ложитесь, мисс, ложитесь! Нельзя, нельзя!..

– Все в порядке, Уотфорд. Сядьте, прошу вас, и, пожалуйста, не плачьте!

Уотфорд подчинилась и, подперев пылающую щеку рукой, стала раскачиваться, повторяя:

– О, мисс, зачем вы… – И опять уронила голову. Но она мигом умолкла, когда ребенок убедительно проговорил:

– Я уснула, и мне приснился дурной сон. Вот и все, Уотфорд.

Услышав эти слова, Уотфорд снова уперлась лбом в стол и зарыдала еще пуще. Аннабелле ничего не оставалось, кроме как стоять над ней и гладить по плечу. Ей очень хотелось обнять ее и утешить, но она догадывалась, что мать не одобрила бы этого порыва.

При следующих словах подопечной Уотфорд встрепенулась.

– Отец – нечестивый человек.

– О, нет, нет, мисс! – Уотфорд поймала ее за обе руки и тряхнула. – Никогда не говорите так! О, нет! Хозяин не нечестивец, нет, мисс.

– Но… он вас ударил.

Нянька замотала головой. Сперва она не находила слов, но потом выдавила:

– Не бил он меня, мисс. Нет, это не хозяин. Нет, хозяин – человек добрый. Всегда это помните: он добрый человек.

– Но, Уотфорд…

– Значит, так, мисс. – Уотфорд с трудом поднялась со стула. – Сейчас я умою вам лицо и руки. Вам надо освежиться, а то вам сильно досталось: дурной сон, как вы говорите… – Она наклонилась к девочке. – Главное, помните: хозяин… ваш отец – хороший человек. Он – джентльмен, а джентльмены не бывают плохими, во всяком случае, такие, как хозяин. Что бы они ни делали, они остаются хорошими людьми. Помните, мисс Аннабелла, джентльмены никогда не бывают плохими.

Уотфорд вымыла ей лицо и руки, протерла лоб и кисти одеколоном, переодела в другое платье, причесала, заплела свежие ленточки. Аннабелла спросила:

– Вы отведете меня погулять на клубничное поле, Уотфорд?

– Вам захотелось клубнички, мисс? – Уотфорд через силу улыбнулась.

– Нет, Уотфорд, просто… мне надо кое с кем увидеться.

Глядя на подопечную, Уотфорд видела, что у той появились новые чувства и новые направления мыслей. Ей только завтра должно было исполниться семь лет, однако за последний час она сильно повзрослела. Ей открылось, что одного и того же человека можно любить, а через минуту возненавидеть, чтобы потом полюбить опять; можно испытывать чувства, которые, будучи добрыми и нежными, еще не являются любовью, – так она относилась к самой Уотфорд. Но главное заключалось в том, что она познакомилась с властью. Она нутром почуяла, пускай пока и не поняла умом, что события последнего часа наделили ее властью не только над этой девушкой и остальными слугами, но даже над родным отцом. У нее появилась тайна – сон, с помощью которого она сможет впредь управлять людьми. Она тихо объяснила:

– Там бедные дети, они очень голодны. Они ели клубнику, потому что им нечего больше есть. Я припасла для них половину моего обеда. Я хочу отнести это им.

– Б-бедные дети? Откуда вы взяли этих б-бед-ных детей?

– Сегодня утром я вам соврала, Уотфорд. Я сказала, что была в туалете и в классе, а на самом деле выходила в сад. С галереи я увидала детей и выбежала, чтобы с ними поболтать. Они были очень напуганы и очень голодны.

– Господи!

Точно так же восклицала та дама, но Аннабелла уже знала, что эти слова не всегда произносятся в молитвенных целях. Уотфорд отшатнулась от нее и, глядя недоверчиво на нее, воскликнула:

– Что с вами стало, мисс, что с вами стало?! Вы никогда такой не были!

– Вы меня отведете, или мне пойти самой? Уотфорд испуганно зажала себе рот. Придя в себя, она взмолилась:

– Эта ребятня – голодранцы и попрошайки! Дикари, лесные жители! Их родители – бездельники, не желающие трудиться. Я их знаю, они из деревни Розиера. Если бы их родители поступали так, как им велят, а не бастовали, то у них были бы пища и кров. Они плохие, мисс, очень плохие!

– Вы отведете меня к ним, Уотфорд?

Та снова употребила выражение, только на слух напоминающее молитву, а потом, с трудом глотнув, спросила:

– Куда вы дели еду?

– Она в шкафу на галерее, под книгами.

Десять минут спустя Уотфорд уведомила обозленную и не находящую себе места от волнения экономку, что собирается вывести мисс Аннабеллу на воздух. Двоюродная бабка ограничилась неистовым взглядом, из чего Уотфорд заключила, что та приберегает громы и молнии на более позднее время, когда ребенка уложат спать и рабочий день няньки кончится. Она поспешила назад в детскую, где ее поджидала Аннабелла, одетая для прогулки: шерстяное пальто и берет, корзинка с завернутой в салфетку едой в руках.

Направляясь к клубничному полю, обе не произносили ни слова. Детей в условленном месте не оказалось, но Аннабелла, не стесняясь осуждающего взгляда Уотфорд, сунула сверток под изгородь.

– Ужасно! – сказала Уотфорд, заглянув в дыру. – Вы поступаете опрометчиво, мисс Аннабелла, поощряя их. Они – дурные дети, бездельники и попрошайки.

На обратном пути Уотфорд крепко держала ее за руку. Аннабелла всю дорогу размышляла о том странном обстоятельстве, что ее отец, так нежно купавший чужую даму, оказался способен поколотить беззаветно преданного ему Константина и не менее преданную Уотфорд и при этом по-прежнему претендовал на звание «доброго человека». Одновременно дети, изголодавшиеся до такой степени, что готовы были поглощать ягоды клубники вместе со стебельками, и до того нищие, что одевались в безобразные лохмотья, считались плохими. Все это было очень загадочно и требовало разъяснения. Ей отчаянно хотелось обсудить все с матерью.

Едва переступив порог дома, Розина Легрендж поняла, что за время ее отсутствия что-то произошло, хотя внешне все оставалось по-прежнему.

Еще до остановки кареты на дорожке появился Фейл. Когда лошади замерли, он распахнул дверцу кареты, опустил ступеньки и протянул руку, чтобы помочь госпоже. С обычной для нее холодной вежливостью она поблагодарила лакея.

В пышной оранжерее осанистый Харрис, одетый во все черное, как и требовала его должность, с поклоном осведомился:

– Надеюсь, поездка была приятной, мадам?

– Очень приятной, Харрис, благодарю, – отозвалась она. Завидя старушку, втащившую в оранжерею длинную коробку, она приказала: – Возьмите у мисс Пиклифф эту тяжесть, Харрис, только будьте осторожны. Позаботьтесь, чтобы коробку отнесли в детскую.

Харрис принял у старой горничной коробку, догадываясь, что это кукла, но тут же с поспешностью, заставлявшей предположить, что он обжегся, передал ее второму лакею, дожидавшемуся распоряжений.

В трех шагах от главной лестницы хозяйку встречала миссис Пейдж. Ее саржевое платье не вызывало нареканий, гофрированный чепец сидел на голове как влитой, пряча от взглядов все до одной волосинки, однако пальцы, сложенные на животе, взволнованно перебирали ключи на цепочке, а веко правого глаза заметно подрагивало.

За долгие годы Розина научилась мало говорить, зато много приглядываться, прислушиваться и обращать внимание на кажущиеся мелочи.

– Надеюсь, день выдался удачный, а поездка вас не утомила, мадам?