В том-то и дело, что ей его не хватало! Сейчас инстинкт предостерегал ее, что отец будет недоволен ее появлением в то время, когда он развлекает друзей.

Она уже собиралась броситься назад, к дубовой двери, чтобы благополучно просочиться в галерею, но тут заметила Константина. Он нес поднос со столовым серебром; стоит ему хотя бы чуть-чуть повернуть голову – и он ее увидит. Она не поняла, в каком направлении он шагает – к ней или от нее, но в ужасе шарахнулась к двери слева и, забившись в нишу, замерла. Ее рука сама по себе легла на дверную ручку и медленно повернула ее. В следующую секунду она очутилась внутри и опять широко разинула рот.

Она попала в спальню, восхитительную спальню – видимо, отцовскую. В центре стояла кровать под балдахином с задернутыми голубыми шелковыми занавесочками. Ковер на полу тоже был голубой, а мебель позолоченная, с розовой обивкой. Красота была неописуемая. Разве отец запретит ей любоваться такой красивой спальней?

Приблизившись к кровати, она увидела рядом на полу большую белую простыню, на ней стояла ванна из фарфора. Она тоже была накрыта простыней, через которую медленно поднимался пар. Только сейчас она осознала то, что следовало бы осознать с самого начала: все окна в спальне были задернуты шторами, и свет давали два хрустальных канделябра, в каждом из которых горело не менее двадцати свечей; канделябры стояли на столиках по обеим сторонам от изголовья кровати. Получалось, что и отец принимает ванну в потемках, хотя и не в таких кромешных, как она. Не исключено, однако, что Константин гасит все свечи, прежде чем отец начнет разоблачаться. У нее душа ушла в пятки. Скорее прочь! Если отец, вознамерившись принять ванну, застанет ее у себя в спальне, он сильно рассердится.

Потом в дверь справа от кровати проник голос отца, его смех. Аннабелла настолько поспешно обернулась, что оступилась и едва не плюхнулась в ванну. Она как раз собиралась подняться с колен, когда дверь отворилась. Уподобившись испуганной букашке, она на четвереньках преодолела расстояние между кроватью и ширмой в углу. Оказавшись в безопасности, она немного полежала лицом вниз, зажимая уши.

Ее заставили убрать ладони от ушей не сами звуки торопливых шагов, а дрожание пола, от которого завибрировала и она. Она медленно приподняла голову. Сквозь ширму просачивался свет. Вспомнив подзорную трубу, которой она воспользовалась утром, девочка прильнула к двум удобным дырочкам в ткани и стала свидетельницей весьма необычной сцены. Отец, облаченный в длинный голубой халат со стоячим воротником, преследовал какую-то даму. Он по-прежнему опирался на трость и прихрамывал, но некоторые участки преодолевал бегом. То была знакомая Аннабелле игра в салки, только всякий раз, когда отцу удавалось осалить даму, он лишал ее какого-нибудь предмета туалета, а взамен награждал клубничиной. Наконец на ней не осталось ничего, кроме корсета.

Дама стояла спиной к ширме, загораживая свет. Теперь девочка не видела, что происходит в спальне, и полагалась на слух. Дама негромко смеялась, а отец что-то говорил ей. То были странные слова, неслыханные прежде и оттого непонятные. Потом диспозиция изменилась, и Аннабелла снова увидела даму. Та была очень похожа на героинь картин в комнате рядом с холлом, только моложе.

Она не могла оторвать от женщины взгляд; так продолжалось до тех пор, пока отец не сбросил халат и, взяв даму на руки, не посадил ее в ванну.

Вид голых отцовских ног и ягодиц заставил ребенка содрогнуться всем телом и снова прижаться лицом к полу, прикрыв рукой рот, чтобы не закричать.

Отец – нечестивец, его место в аду; каждый, кто смотрит на собственное тело, угодит в ад – сколько раз она слышала это от старой Элис! Ее мутило от страха – за отца и перед ним. От страха она вспотела. Сейчас у нее будет нервный обморок, как однажды у матери. Ей очень захотелось к маме: ее вот-вот вырвет! К счастью, она не так уж много съела за обедом: две трети поданного ей она завернула в салфетки, чтобы отнести детям. Дети! Должно быть, они уже ждут ее и считают, что она не собирается выполнять обещание. Мать крепко вбила ей в голову, что никогда нельзя давать обещаний, если не собираешься их выполнять. А ее сейчас стошнит!

Ее рот наполнился полупереваренной пищей, которая спустя мгновение потекла между пальцев. Она беспомощно вцепилась свободной рукой в стойку ширмы и опрокинула ее. Ее взору предстали возившиеся на кровати отец и его дама. Их руки и ноги были еще переплетены, но они уже в ужасе обернулись на нее, словно увидели дьявола во плоти.

Она потеряла сознание, но прежде испустила такой пронзительный крик, что не только сотрясла всю Старую усадьбу, но напугала сам Дом, заставив его обитателей носиться как угорелых.

Ее привели в себя испуганные причитания Константина. Она приподняла тяжелые веки и взглянула на него и на огорченную женскую физиономию. Это была отцовская дама, которая повторяла, как заведенная:

– Господи, Господи!

Аннабелла сообразила, что это вряд ли отпетая нечестивица, если помнит о необходимости молитвы. Потом до нее опять донеслись всхлипывания Константина. Приподняв голову, она увидела, как отец колотит прижавшегося к стене негра. Когда провинившийся сполз на пол, отец сорвал со стены какой-то предмет и продолжил экзекуцию с его помощью…

Она снова пришла в себя уже в собственной постели. Рядом с ней сидел отец. Его лицо не было сердитым, но голос был торопливым и взволнованным. Она попыталась вспомнить увиденное, но у нее ничего не вышло, и она решила, что ей приснился сон, из тех, что покидают тебя, стоит открыть глаза. Отец немедленно подтвердил эту догадку. Он погладил ее по головке, убрал волосы со лба и сказал:

– Тебе приснился нехороший сон. За обедом ты переела, и тебя стошнило. Это был всего лишь сон, Аннабелла.

– Да, папа. – Голос ее звучал слабо, она сама с трудом его расслышала.

– Твоя мама очень рассердится на меня, когда вернется. Она решит, что стоит оставить тебя хотя бы на день, как ты заболеваешь. Она обвинит во всем меня.

Она не стала отвечать «да, папа» или «нет, не обвинит», а просто пристально посмотрела на него.

На нем по-прежнему был тот самый голубой халат. Она подумала, что он, наверное, натянул его прямо на голое тело, а потом выругала себя за неподобающие мысли. Если она станет вспоминать увиденное, то вынуждена будет считать своего отца нечестивцем, хотя он таковым не является. Она вглядывалась в его лицо, любовалась всклокоченными волосами – именно таким она видела его на кровати; светло-серые глаза, длинный прямой нос, большой рот с полными блестящими губами, которые он то и дело облизывает… До чего красив ее отец! Ей нравилось на него смотреть. Такой не может быть нечестивцем. Однако он именно им и был. Она прекрасно это знала.

– Тебе приснился страшный сон, ведь правда, Аннабелла?

Она выдержала взгляд его серых глаз и ответила:

– Да, папа.

– И ты ничего не расскажешь маме?

Снова прошло немало времени, прежде чем она ответила:

– Нет, папа.

– Знаешь, что я собираюсь подарить тебе на день рождения?

– Нет, папа.

– Пони.

– Спасибо папа.

– Ты рада?

Она не испытала радости, так как боялась лошадей и даже пони. Мать знала об этом ее страхе и объясняла, что она еще слишком мала, чтобы иметь животное, но отец со смехом отвечал, что любому ребенку понравится ездить верхом. Сейчас отец отвлекал ее болтовней о пони, чтобы она забыла, что видела у него в спальне чужую женщину. Он обманывает ее, говоря, что все это ей приснилось. Отец – нечестивец, но как же ей хотелось, чтобы он им не был! Немудрено, ведь она его любит.

Он наклонился к ней, ласково поцеловал и спросил:

– Ты меня любишь, Аннабелла?

Она без колебаний ответила:

– Да, папа.

Он погладил ее по щеке и хрипло произнес:

– Вот и люби. И никогда не переставай любить. Желая изгнать из памяти случившееся за последний час, она с жаром произнесла:

– Не перестану, папа, никогда не перестану!