Что-то в кармане джинсов врезалось мне в бедро. Ключи от машины. Перенеся вес тела на левую ногу, я осторожно – чтобы, чего доброго, не пропахать пяткой по шероховатой бетонной поверхности – выбросила вперед правую, положила фонарь на ступеньку и извлекла ключи, зажав их в ладони, чтобы не гремели. Вместе с ключами на кольце висел металлический брелок в виде диска размером с пятидесятицентовую монету – только с гладкими краями. В данный момент другого инструмента у меня под рукой не было. Я с грустью подумала о ноже, монтировке и молотке, которые остались в пакете и спокойненько лежали в печке, вытянула вверх руку и, проведя ладонью по косяку, нащупала петлю. Мне показалось, что формой она напоминает крыло самолета – такая же продолговатая и плоская. Дюймов шесть, не больше. Шурупы выдавались наружу; некоторые расшатались от времени, некоторых не было вовсе.

Тогда я попробовала использовать брелок в качестве отвертки, но шурупы были закрашены и бороздка была слишком мала. Я поднажала и почувствовала, что шуруп поддался. Окрыленная надеждой, я дрожащими пальцами принялась перебирать ключи. Найдя ключ от зажигания, который был чуть длиннее остальных, я вставила его в зазор между петлей и косяком и надавила книзу. Дело пошло. Если бы удалось расшатать петли, то, возможно, я смогла бы вышибить дверь. Стиснув зубы, чтобы не запыхтеть от усердия, я что было сил налегла на ключ.

Я остановилась и прислушалась. Тишина, только звук моего собственного дыхания. Дверь была сосновая, старая и трухлявая. Я постаралась устроиться поудобнее и тут услышала, как скрипнула дверь, ведущая в подвал.

Кто-то осторожно поставил ногу на ступеньку.

Я вся обратилась в слух. Тяжелое, с присвистом дыхание. Теперь я знала, кто это. Я медленно повернула голову и увидела тусклый, желтоватый свет фонаря. Это был большой, громоздкий фонарь, похожий на коробку для завтраков, с широким квадратным лучом. Батарейки, видно, садились, и все же я безошибочно узнала в вошедшей свою флоридскую знакомую. Пэт Ашер... она же Марти Грайс. Выглядела она неважно: волосы, свисавшие безжизненными космами; синяки под глазами; резко очерченные скулы, особенно бросавшиеся в глаза в этом адском освещении. Луч метнулся на дальнюю стену. Я затаила дыхание. Интересно, была ли хотя бы мизерная вероятность того, что меня не заметят? На какое-то мгновение она скрылась из виду. Я не смела пошевелить даже пальцем. Напряжение отзывалось мучительной болью во всем теле. У меня начинали дрожать ноги – от усталости, от невозможности размять затекшие мышцы. Казалось, они вот-вот отвалятся. Я чувствовала себя обреченной, загнанной в угол. Луч медленно скользил по стене, неотвратимо – дюйм за дюймом – подбираясь ко мне. Она могла обнаружить меня в любую секунду, и я решилась на отчаянный и единственно возможный в моем положении шаг. Резко вскочив (так выпрыгивают из воды дельфины), я что было сил налегла спиной на нависшую надо мной дверь. Я чуть не сорвала ее с петель. Мне просто не хватило упора. И у меня уже не оставалось времени. Собравшись с силами, я сделала еще одну попытку.

Марти стремительно кинулась ко мне. Неимоверным усилием воли мне практически удалось занять вертикальное положение, дверь при этом с треском вывалилась наружу. Марти бросилась мне в ноги, отчего я потеряла равновесие и шмякнулась головой о бетонную ступеньку. Луч фонаря метнулся куда-то влево и застыл на стене, бледный и бесполезный, как телевизионный экран, когда передачи уже кончились. В зыбком подвальном мраке света было ровно столько, чтобы я поняла, сколь невыгодно мое положение.

Я отползла в сторону и попыталась встать. Но она буквально повисла на мне, обхватив мою голову. Под внезапной тяжестью я пошатнулась, начиная заваливаться на спину. Я думала, она отцепится от меня, если ее как следует тряхнуть, и попыталась двинуть локтем под ребра, но мне не удалось вложить в этот удар достаточно силы, чтобы причинить ей боль. Она облепила меня, как спрут, – те же щупальца, присоски, та же алчная пасть, готовая вывернуться наизнанку. Чувствуя, что падаю, я вцепилась ей в волосы и рванула; только тут под тяжестью собственного веса она сползла с меня и, издав страшный рык, шлепнулась на ступеньки. Где-то на сетчатке у меня отпечаталось смутное отображение некоего предмета, который вдруг оказался у нее в руке, – но слишком поздно, чтобы успеть увернуться. Мне запомнился тошнотворный хруст от удара. Это было что-то вроде топорища; она вложила в удар столько свирепой силы, что сначала я даже не почувствовала боли. Похоже на интервал между вспышкой молнии и раскатом грома – я даже успела подумать о том, а нельзя ли измерить интенсивность боли в секундах, которые требуются мозгу, чтобы зарегистрировать удар. Я заметила, как она снова замахнулась, и успела подставить руку, инстинктивно защищая лицо. На сей раз удар пришелся на предплечье. Я даже не связала тот чавкающий звук с пронзившей меня болью, только сдавленно охнула – крик застрял у меня в горле. В очередной раз она занесла эту штуковину – в глазах у нее горел огонь безумия, рот растянулся в страшном оскале, который среди шизанутых сошел бы за улыбку. Я пригнула голову и подставила под удар плечо. По телу словно промчался огненный шквал. Пальцы мои стискивали поручень перил. Я отчаянно пыталась устоять на ногах. Перед глазами взорвалось и стало увеличиваться яркое облако. Поле зрения сократилось до размера булавочной головки – мне стало ясно: когда и этот глазок, связывавший меня с жизнью, закроется, я умру. Жадно глотая воздух, я затрясла головой, с облегчением заметив, что тьма отступает.

Я напряглась, отвела правый кулак и с диким воплем резко выбросила его вперед. По тому, как ударная волна рикошетом прокатилась по моей руке, я поняла, что попала. Удар пришелся по лицу, и я в кровь разбила костяшки пальцев. Раздался низкий гортанный крик, странным образом ласкавший слух. Она попятилась, и я, не давая ей опомниться бросилась на нее, взяв ее шею в захват, рванула в сторону, лишая противницу чувства опоры, и в то же время сделала шаг назад, чтобы она не успела встать. Теперь против нее работал ее собственный вес. Я усилила хватку и еще сильнее сдавила шею. Что-то щелкнуло – словно выскочила пробка из бутылки, – и мне показалось, что я сломала ей шейные позвонки. Она грузно сползала на пол. Только теперь я отпустила ее, в страхе, что она увлечет меня за собой. Я подняла голову и увидела Леонарда, который целился из 22-го калибра.

На полу всхлипывала Марти.

– Придурок, ты попал в меня, – хриплым голосом произнесла она.

Леонард посмотрел на нее; в его взгляде читалось немое изумление.

Я отступила назад. Пуля угодила Марти в бок, не смертельно, но хорошая наука на будущее. Она стояла на коленях, обхватив себя руками, и поскуливала – не то от боли, не то от злости.

Разгоряченная борьбой, я никак не могла отдышаться, пребывая в странном возбуждении. Ведь я ее чуть не убила. Еще пара секунд, и она отдала бы Богу душу. Стрелок из Леонарда был, видно, никудышный. Он попал в нее и все испортил. Но победа по праву принадлежала мне. Мне хотелось рассмеяться, но тут я увидела его глаза.

Эйфория, овладевшая было мной, куда-то исчезла; я вдруг поняла, что все начинается сначала. Ноги перестали меня слушаться. Я почувствовала кровь на губах и робко провела языком по зубам, проверяя, все ли целы. Зубы оказались на месте. В моем положении было странно думать о том, что, возможно, придется ставить коронку, но именно эта мысль почему-то нагоняла на меня тоску.

Я попыталась взять себя в руки, собраться, но это было нелегко. Мне мучительно хотелось распластаться на полу рядом с Марти. Я представила себе это зрелище: мы обе сопим, точно раненые звери, и, царапая ногтями пол, ползем куда-то в надежде залезть в нору и забыться. Но оставался еще Леонард. Прошло довольно много времени, и я понимала, что начинаю терять преимущество.

Он смотрел на меня безучастно, без всякого выражения. Впрочем, даже если бы в его глазах и было какое-то выражение, я бы все равно ничего не поняла.