Читая мифы, сразу же убеждаешься, что древние греки создали богов по образу и подобию своему, сделав их сплетниками, мздоимцами, эгоистами, завистливыми и злопамятными. Богини в их представлении были и того хуже (если это только возможно), то есть не отличались от неаполитанских простолюдинок, которых никак не назовешь образчиком человеческих добродетелей. Сам Зевс относился к богиням довольно терпимо, за исключением тех случаев, когда какая-нибудь из них переходила все допустимые границы приличия. Тут он мог разозлиться не на шутку.
Первой из сонма явилась Афродита: богиня любви только что встала с постели и накинула длинный до пят легчайший льняной пеплум, на сей раз распахнутый спереди – да так, что можно было видеть ее знаменитый пояс.
– Прикройся! – повелел ей Зевс, и Афродита тотчас сообразила, что момент для подобных вольностей не очень подходящий.
Вскоре прибыли и остальные: кто бегом, кто не успев как следует одеться, кто еще не окончательно проснувшись. Слух о том, что Зевс накричал на одну из богинь, уже облетел Олимп, и все – в первую очередь нимфы, – скромно потупив взоры, расселись на ступенях амфитеатра. Даже появление Гефеста, вызывавшего обычно приступ веселья своей нелепой походкой, в это утро прошло незамеченным. Каждый занял надлежащее место в Долине Совета (то есть в седловине между двумя вершинами Олимпа) и молча ждал, когда отец богов сообщит о причинах своего гнева.
– О отпрыски Великой Матери, – начал Зевс, – я велел созвать вас на симпосий, чтобы вы раз и навсегда запомнили, кто командует на Олимпе. Скажу яснее. Я хочу, чтобы вы знали: один только Зевс имеет право решать, виновен или не виновен какой-нибудь смертный в том или ином проступке, и лишь Зевс может установить ему меру наказания. Все остальные, даже если они считают себя обиженными, в крайнем случае могут пожаловаться мне, и опять-таки я, только я, вынесу свой приговор! Любая инициатива, проявленная без предварительного совета со мной, отныне и навсегда будет рассматриваться как оскорбление, нанесенное лично мне, и потому строжайшим образом караться.
По рядам собравшихся пробежал ропот. Боги недоуменно переглядывались: кто это осмелился вершить правосудие самолично? И кто сорвал планы Тучегонителя?
– Вчера на троянской равнине, – продолжал Зевс, – Афродита бессовестно вмешалась в поединок грека и троянца. Она прервала единоборство, которое, по моему замыслу, должно было положить конец бессмысленной войне, и сделала все возможное, чтобы погубить отважного Менелая. Она согнула ему копье, сломала на тысячу осколков меч, а под конец, когда бедняга, несмотря на помехи, уже чуть было не одержал победу, буквально увела у него из-под носа противника, прибегнув к старому фокусу с темным облаком.
– Я никогда не осмелилась бы на такое, – сказала, поднимаясь с места Афродита, – если бы не видела собственными глазами, как Гера и Афина вышли на поле битвы и стали – одна по правую, другая по левую руку Атрида. Спроси сам у Афины, не она ли первая замедлила полет Парисова копья!
– Если бы копье метал сам троянец, я бы его не тронула, – тотчас же парировала ее выпад Афина. – Но поскольку копье это направляла ты, я сочла возможным вмешаться – хотя бы для того, чтобы восстановить равновесие сил!
– Зевс только что сам назвал эту войну бессмысленной, – уточнила Афродита, а ты и вон та, вторая, которая прикидывается сейчас глухой, хотите, чтобы она обязательно продолжалась. Не вмешайся ты вчера, война бы уже окончилась: Менелай потерпел бы поражение, а Елена, к своей радости, преспокойно осталась бы в Трое.
– Я прекрасно все слышу, о самая бесстыжая из богинь! – вскричала возмущенная Гера. – А молчу потому, что не нахожу твои слова заслуживающими внимания!
– Не достаточно иметь уши, чтобы не быть глухой, – тут же нашлась Афродита. – Так и коровы могут гордиться тем, что они слышат!
От сравнения с коровами Гера утратила последние остатки self-control.[42] Царица Олимпа набросилась на соперницу, как фурия, – Геракл и тот не смог бы ее удержать.
– Да кто ты такая?! Ты же хуже pornai.[43] Такие ошиваются возле военных лагерей и отдаются солдатам за просяную лепешку. Да что я, глупая, говорю?! Теперь pornai возненавидят меня за сравнение с тобой: их, бедняжек, толкает на это голод, а ты отдаешься просто так, вернее, тебе доставляет удовольствие отбивать мужей у других женщин.
– О благородная Гера, прости, если я тебя обидела, – с притворным раскаянием воскликнула Афродита. – Но не могу не заметить, что если бог ищет любви на стороне, значит, жена его больше не волнует. Не веришь, спроси у Зевса!
Ослепительная молния прервала эту перепалку.
– Умолкните, вы, женщины! – рявкнул Зевс, которому совсем не понравился пример с богом, ищущим любви где-то на стороне. – Стыдись, Гефест, неужели ты не можешь урезонить свою жену?
Гефест вздрогнул от неожиданности, но тотчас нашелся и вежливо запротестовал:
– О Кронид,[44] сколько раз я пытался сделать это, но ты сам не пожелал мне помочь. Помнишь, однажды ночью, когда она спала с Аресом, я даже поймал эту парочку в бронзовую сеть! И какому наказанию ты, наш господин, подверг ее? Никакому. А как защитили мою честь остальные боги, когда я продемонстрировал им пойманных в сеть голых любовников? Они только посмеялись. Ведь я же застал их на моем брачном ложе! И потому, памятуя о таком прецеденте, могу только сказать: перед вами, о боги, Афродита – такая, какая уж есть и какой она вам нравится!
Последние слова Гефеста потонули в смехе (как вы сами понимаете, олимпийском). Историю с бронзовой сетью все действительно считали ужасно смешной. Вот как передавали ее на Олимпе злые языки.
Однажды сплетник Мом сказал Гефесту:
– Я слышал, твоя жена изменяет тебе с Аресом.
– Это невозможно, – ответил Гефест. – Афродите ненавистна война, а Арес ведь бог войны.
– Она ненавидит войну, но любит воителя.
– Ты клевещешь на нее, о Мом. Впрочем, все знают, какой ты лгун.
– Если не веришь, сделай вид, будто отлучаешься, и надолго, а сам проследи за своим брачным ложем.
– Я бы поверил тебе, – сказал Гефест, – но ты-то откуда знаешь, что делается в моей постели, когда меня нет дома?
– Мне сказал Гелиос. Каждое утро проезжает он по небу на своей солнечной колеснице, и ему сверху все видно.
Подозрение – кому это неведомо – точит человека, как червь: западает в душу, и от него уже не избавиться, а Гефест, хоть он был и бог, в этом смысле мало чем отличался от смертных. Слова Мома лишили его сна: Афродита так красива, а у этого бесноватого Ареса в довершение всего была кличка «бог с торчащим членом». И вот однажды, измученный сомнениями Гефест с помощью своих механических ассистенток[45] выковал из бронзы тончайшую, но очень прочную сеть и растянул ее под простыней на своем ложе.
– Афродита, любовь моя, – сказал он жене, – я отправляюсь на Лемнос доделывать механическую колесницу для Зевса и вернусь только завтра к вечеру.
А вернулся он, естественно, среди ночи и застал Афродиту в постели с богом войны – оба они, голые, запутались в ужасной бронзовой сетке. Афродита билась в истерике, а Арес грозился все разнести, если его сию же минуту не освободят. Но прежде, чем распутать сеть, бедный Гефест созвал в опочивальню всех богов, чтобы они могли убедиться de visu[46] в факте измены. На призыв Гефеста с восторгом откликнулись одни лишь боги: богини отказались лицезреть голого Ареса.
Собрание, как вы догадываетесь, было весьма бурным. Аполлон, например, не упустил случая и поддел юного Гермеса:
– Бьюсь об заклад, ты охотно сам согласился бы оказаться в этой сети – лишь бы побыть вместе с Афродитой.
