— Старик, — развел руками Хим, — я же пошутил. Сравнение, конечно, дурацкое, согласен, но это у меня от радости.

Мак вынул из ящика тетрадь, положил ее перед собой, перелистал, снова полез в ящик, достал линейку, ручку, резинку, разместил их рядом с тетрадкой и задумался.

— Старичок, — заботливо, желая загладить свою вину, произнес Хим, — ты сегодня не очень-то прихватывайся, пусть восстановится сперва рабочий ритм, а тогда развернешься на полную катушку. С головой у тебя как — все точно по размеру, не свободно, не теснит? Кстати, когда жмет немного, это лучше, чем когда свободно. Пожмет, пожмет — и перестанет, а когда свободно, все время идиотское ощущение, вроде не хватает чего-то. Голая механика, а все-таки неприятно. Тебе кто трансплантацию делал?

Мак взял ручку, линейку, провел не в полную строку несколько отрезков и опять задумался. Хим пожал плечами, сказал: «Ладно, старик, я молчу», — и занялся своим пи-мезонографом.

С аппаратом у Хима не ладилось уже второй день. Ковыряясь в его нутре, он говорил вслух разные слова, которые к делу прямо не относились, но вполне согласовались с тем обстоятельством, что персонал лаборатории исключительно мужской по своему составу.

— Старик, — окликнул он Мака, — посмотрел бы всетаки мою машину: ты же у нас вундер.

Мак не ответил, даже не обернулся. Хим некоторое время молча смотрел ему в затылок, Мак стал понемногу ерзать, вроде бы видел теменным глазом, что за ним наблюдают, издал какой-то странный звук, не то угрожающий, не то предостерегающий. Хим Члек, сам не зная почему, опустил глаза, махнул рукой, но избавиться от чувства тревоги уже не мог.

У дверей кто-то затеял возню. Прислушиваясь, Хим напрягся, однако напряжение тотчас оставило его, едва на пороге появился Кир Лук.

— Старик, — крикнул Хим радостно, — а угадай, кто к нам пришел?

— Наша мамочка пришла, молочка принесла, — сразу угадал Кир.

— Не, старик, я всерьез, — обиделся Хим. — Даю голову на отрез, не угадаешь.

Насчет своей головы Хим определенно поторопился: Кир заметил уже Мака и, если молчал, то по той лишь причине, что не нашел еще соответственных делу слов.

— Мак, — наконец воскликнул он, — кого я вижу! Не, это сон, это сон — разбудите меня! Эй, люди, вы слышите, я требую: разбудите меня!

Выкрикивая свое требование людям, Кир одновременно двигался в сторону Мака, причем, по мере приближения, он все шире расставлял руки для объятий. Когда расстояние, разделявшее их, сократилось метров до трех, Мак, который до этого мгновения сидел недвижимо, как истукан, внезапно вскочил, чуть оттолкнувшись, прыгнул через стол и принял боевую позу, которая нисколько не отвечала обстоятельствам.

Кир был ошарашен:

— Слушай, как это у тебя с волосами получается! А ну, расслабь их и опять поставь дыбом.

Мак расслабил, затем, когда Кир сделал шаг вперед, волосы опять поднялись торчком.

— Не, — сказал решительно Кир, — ты мне больше не друг, если не научишь управлять волосами.

— Он прав, — подтвердил Хим, — ты нам больше не друг, если не научишь.

Мак молчал, и тогда оба, Кир и Хим, взялись наперебой растолковывать ему, как это будет колоссально, когда не он один, жалкий солист, а могучая тройка покажет фантасмагорическое ревью «Трио дыбом».

Боевая поза была уже явно некстати. Мак опустил плечи, волосы, которые до последнего мгновения стояли торчком, улеглись, глаза померкли, руки утратили мускульную жесткость, так что представлялось совершенно уже непонятным, откуда они черпают в нужный момент свою силу.

— Иллюзион! — воскликнули в один голос Кир и Хим. — Вальпургиева ночь! Мак, назови имя ведьмы, которая сделала тебя человеком, — она получит еще две души.

Мак улыбался, однако же не произносил ни слова. Кир Лук и Хим Члек, известные в ученой среде своей исключительной выдержкой, вели себя нелепо, как мальчишки, Которые понятия не имеют о главной человеческой добродетели — долготерпении. Со стороны могло даже показаться, будто они совершенно позабыли, что существуют на свете такие вещи, как мужество и стойкость, без которых человек вовсе не человек, и готовы на коленях просить Мака о посвящении в секреты метаморфозы.

Сцена эта, достаточно унизительная для молодых физиков, наверняка завершилась бы рассекречиванием Маковой метаморфозы, если бы не одно, пустяковое по первому впечатлению, обстоятельство.

Лаборатория располагалась в южном флигеле института, на двадцать шестом этаже. Уличная пыль не достигала здешних окон, и хозяева лаборатории вполне резонно рассудили, что нет никакого смысла отдавать кондиционированному воздуху предпочтение перед натуральным, пропорции которого определяет сама природа. По этой причине в теплое время года окна в лаборатории всегда были распахнуты настежь и ароматы земли, приносимые южными ветрами, поступали сюда беспрепятственно.

Случилось так, что в тот самый момент, когда разговор достиг высшей своей точки, подул ветер с юга, весьма умеренный, однако достаточно сильный, чтобы сдвинуть на несколько сантиметров газету и перелистать книгу.

На столе, перед гравитометром, лежали тетрадки Мака, причем одна из них, в которой несколько минут тому он сделал записи, обращена была правой, то есть открытой стороной, к окну. Когда подул ветер, обложка поднялась, продержалась, трепыхаясь, некоторое время вертикально и наконец отвернулась влево.

Едва обложка отвернулась, Кир и Хим безо всякого умысла, просто по привычке обученных грамоте людей, прочитали записи. Записи эти были следующие:

Все буквы были очень крупные, корявые и каждая, даже буква О, которая, по сути обыкновенный, лишь чуть вытянутый, кружочек, была начертана так, вроде бы состояла из нескольких самостоятельных элементов.

Кир и Хим удивленно переглянулись, снова прочитали Маковы записи и расхохотались. Мак вначале насторожился, но спустя две-три секунды отмел подозрения, присоединясь к товарищам. Правда, смеялся он более сдержанно, нежели они, — не хватался за голову, не захлебывался, не размахивал руками, кланяясь во все стороны.

Удивительнее всего, что вслед за буйным приступом веселья, безо всякой паузы, явилось чувство грусти. Кир сделал долгий глубокий вздох, напряг ноздри, как будто всерьез намеревался вобрать в себя все молекулы мартовского терпкого аромата, и сказал:

— Мак, ты великий человек! За окном такое небо, такая земля, за окном мартовские ветры, а мы заперлись в этой камере! Маша моет руки, корова дает молоко, корова говорит му! Мак, ты великий человек!

Они вызвали лифт, однако, не дожидаясь его, помчались вниз. Сначала впереди был Кир, но уже на двадцать четвертом этаже Мак обошел его. Между шестнадцатым и пятнадцатым этажами Кир и Хим предупредили Мака, что если так будет продолжаться, то он должен приготовиться к новой трансплантации. Хим еще добавил, что в тот раз наверняка придется подыскивать для него не только мозг.

Мак нисколько не реагировал на предостережения, но причиной этому были вовсе не самонадеянность или высокомерие, а простой физический факт: он не слышал предостережений, потому что порядком, этажей на десять, опередил своих товарищей.

Выскочив на улицу, Мак по инерции пробежал еще чуть не целый квартал, до угла дома. Бежал он несколько странно: основательно наклонясь вперед и свешивая руки, отчего иногда возникало нелепое впечатление, будто он норовит опуститься на четвереньки. Кроме того, в самом рисунке бега отсутствовал привычный элемент строго ритмического чередования толчков правой и левой ноги, а это, в свою очередь, исключало естественную для бега плавность. Неискушенному глазу могло даже показаться, что Мак перемещается прыжками, причем чуть-чуть боком.

Достигнув угла, Мак оглянулся, но остановился не сразу: он полагал, что товарищи вот-вот догонят его. Затем, когда он обернулся вторично, оба они, Кир и Хим, в самом деле уже появились на улице и руками делали ему знак остановиться.