Жанни придвинулась к Карен, ее глаза блестели от предвкушения:

— А как он сказал тебе об этом?

— Я повела его в «Блю-Тэйл Флай», и он перед всеми людьми спел мне датскую народную песню, которая была на самом деле объяснением в любви. — От воспоминания по всему ее телу пробежала дрожь. — Он был совсем как Ив Монтан.

— Везет же некоторым, — простонала Клэр.

Она поставила свой бокал на кофейный столик, опустила руки на колени и сказала:

— Мы ведь знаем друг друга много-много лет, не так ли?

— Так.

— Хорошо, тогда я просто умираю, так хочу узнать одну вещь, я не обижусь, если ты ответишь мне, что это не мое дело.

Карен чувствовала, как вспыхнули ее щеки.

— Можешь Меня даже не спрашивать, я тебе и так отвечу. Мы занимаемся любовью только в полной темноте, как в тоннеле метро, когда гаснет свет.

— Но это мешает вам обоим, разве не так? — спросила Жанни, — Это означает, что ты никогда не видела его.

— Всего его — нет. Но я пыталась, — сказала она со смехом. — Однажды утром, когда он пошел в ванную принять душ и побриться, я пробралась в холл и подсмотрела в замочную скважину.

— Не может быть! — воскликнула Клэр.

— И что ты увидела? — жадно прошептала Жанни.

. — Он чистил зубы над раковиной, и стоял ко мне спиной, и был завернут по пояс в одно из моих больших зеленых полотенец. Он великолепно выглядел, со всеми его веснушками, обсыпавшими его широченные плечи, а когда он стал снимать полотенце… Жанни облизнула губы.

— И что?

— Честно скажу, он обладает самой сексуальной попкой, какую я только видела у мужчин или статуй. Потом он медленно повернулся ко мне и…

— И? — подтолкнула ее Клэр.

— Он накинул полотенце на дверную ручку, И все, что я видела, это массу зеленой ткани, и я сожгла все тосты.

— Ты меня глубоко разочаровала, — махнула на нее Жанни, откинувшись на спинку дивана. — Давайте выпьем еще немного вина.

Карен, улыбаясь, наполнила бокалы. Она не собиралась рассказывать им о последней попытке. Это было слишком интимно. Эрик принес на ее квартиру все свои спортивные принадлежности, чтобы можно было бегать по Центральному парку до наступления всеподминающей жары. Однажды утром, когда он вернулся с пробежки в майке, прилипшей к груди, и с каплями пота, сбегающими по ногам, она поймала его в свои объятия, возбужденная блестящим влажным телом. Она стянула ему майку через голову и запустила жадные пальцы по его плечам и груди и вниз, к пояснице. Он был жарким, как печка.

— Мне нужно под душ, — сказал он, покусывая ее шею, но не выпуская из своих рук.

— Позже, — шепнула она, когда его губы разыскали ее, и она засунула руки в его шорты и стала считать молча… раз… два…

Но на счете три он сграбастал, ее на руки, отнес в спальню, почти швырнул на кровать и с криком «Моя тигрица!» захлопнул дверь, от чего все погрузилось в темноту.

— Дорогой, — сказала она, — я не подозревала, что ты такой стеснительный. А я думала, что датчане раскованны…

— Это ты спутала со шведами.

— А что же ты тогда все время тосковал о «Камасутре»?

— Я могу описать наизусть сто пятьдесят шесть позиций…

— Сто пятьдесят шесть?

— Да! Конечно, это не значит, что я использовал их все.

— Сколько же ты опробовал?

— Моя тигрица, — снова сказал он, покусывая подъем ее ноги, — я тебе покажу сейчас сто тридцать семь ладно? — И он поцеловал ее под коленом.

— Да!

— Извини, Жанни, — сказала Карен, — что ты сказала?

— Я сказала, как долго может так продолжаться? Скрываться в темноте и все такое? А если тебя разоблачат? Вот о чем я все время думаю.

— И как ты думаешь, что скажет Эрик, когда это произойдет? — добавила Клэр.

Карен нервно теребила сережку.

— Если честно, не могу и представить. Все это зашло гораздо дальше, чем кто-либо мог предположить. В самом начале, когда до меня впервые дошло, что я влюблена в Эрика, это было все, чего я хотела. Я и не ожидала, что из этого получится что-либо большее. Я думала, конечно, о том, как чудесно было бы, если бы он любил меня тоже, но я никогда не надеялась, что он действительно полюбит. И ни о чем не заботилась. Я была счастлива уже от того, что была с ним. Этого было достаточно.

— О, Карен, — простонала Клэр, — но ты не можешь любить кого-то и ни на что не надеяться. Это неестественно. Не может быть любовь без ожидания. Ведь ваши взаимоотношения — это ведь не то, что ты ожидала?

— Нет, не совсем. Это в сто тридцать семь раз лучше!

Когда Карен проводила их, сердечно поблагодарив за участие и выслушав настойчивые уговоры не оставаться одной, она сполоснула фужеры и стала размышлять над своей самой гнетущей проблемой.

Эрик был прав — она нуждалась в маскировке. Но какая маскировка в состоянии сделать ее невидимкой? Она не могла носить что-нибудь столь простое, как джинсы и майки с рукавчиками. Эрик уже фотографировал ее в джинсах и сапогах «Блю Бутс», так что этот маскарад не удастся. Карен закрыла глаза и вообразила себя идущей по Пятой авеню. Кто все эти люди, которых она видела каждый день, но никогда не обращала на них внимания? Она представила себе их всех, никогда не дожидавшихся переключения светофора, а еще посыльных на их велосипедах, мчащихся грациозно через пробки уличного движения.

— Вот это мне надо! — воскликнула она, подкинув стакан и едва не уронив его в своем возбуждении. И она схватила телефонный справочник…

— Это одна из наших наиболее популярных моделей, — сказал ошеломленный мистер Силтцер из «Форменной одежды» на Йорк-авеню. У него был неприятный льстивый голос измученного водителя автобуса.

Карен стояла рядом с примерочной, закутавшись в старую накидку от дождя и капюшон.

— Это хорошо для лета, прочная ткань, полиэстер и хлопок. Прохладная, не мнется. Коричневого цвета, грязи не видно.

Силтцер погладил облаченную в форму ногу манекена с гордостью портного Людовика XIV, предлагающего золотую парчу, и искоса посмотрел на Карен:

— Скажите, а вы не с телевидения? Карен вздрогнула.

— О, нет! Я не имею ничего общего с телевидением, поверьте мне.

Силтцер глубокомысленно подергал себя за мочку уха.

— Да, а выглядите вы так, как будто работаете там.

Он еще раз похлопал по ноге.

— Это все только мужских размеров. Вы знаете ваши размеры рубашки и брюк?

— Боюсь, что нет. — Ей не хотелось чувствовать себя так, как будто она провалилась на экзамене, но ее уверенность явно шла на убыль.

Он оглядел ее тренированным взглядом, выбрал светло-коричневую рубашку и темно-коричневые брюки и проводил в примерочную.

— Мы можем подогнать брюки, если вы подождете.

— Я вам очень признательна. Мне хотелось бы сразу же надеть их.

К тому времени, когда вернулся Силтцер с мелом, Карен чувствовала себя уже увереннее. В зеркале она выглядела обнадеживающе непримечательной и совершенно неузнаваемой. Когда с брюками было закончено, она застегнула ремень.

— Как вы думаете, я могу идти без галстука? Силтцер пристально посмотрел ей в глаза.

— Голубушка, этого никто не заметит. Он осторожно дотронулся до ее руки, и черты его лица приняли выражение преданной собаки.

— Не будете ли вы возражать, если я спрошу вас: почему такая красивая леди, как вы, покупает эту уродливую форму?

— Это маскировка, — призналась она. — Хочу стать неузнаваемой. Он отступил назад.

— Если вы не в ладах с законом… — Нет, нет. Ничего похожего, — заверила она его. — Честно.

— Маскировка, — с сомнением повторил он. — А за кого вы собираетесь себя выдавать? Впрочем, в любом случае, если вам нужна маскировка, вы не можете обойтись лишь парой темных брюк и рубашкой.

— Не могу?

— Нужна бутафория. — Он приподнялся и опустился на каблуках, хихикнув от энтузиазма. — Прежде всего нужны символы, которые бы указывали, на кого вы работаете. Он порылся в ящике.

— Вот! — светясь счастьем сказал он, извлекая два ярко вышитых лоскутка. «Фигелз Флауэрз». Вот этот нашивается на левый карман рубашки, а вот этот — на кепку.