Она несколько раз нажала на кнопку вызова и громко ругнулась. Затем, заметив присутствие Петерсона, повернулась и с улыбкой извинилась:

– Простите, но я уже пять минут жду этот чертов лифт. Наверное, что-то не в порядке с ним.

Идеальный Züridütsch, подумал Петерсон. Значит, не иностранка. Петерсон быстро оценил ее наметанным глазом. Это была брюнетка со светлой кожей – такая комбинация всегда привлекала его. На ней были джинсы, обрисовывавшие длинные ноги. Под кожаной курткой – черная блузка, расстегнутая настолько, что был виден кружевной бюстгальтер. Привлекательная, отлично сложенная, но не красавица, на какую заглядывались бы на Банхофштрассе. Молодая, но не слишком. Лет тридцать пять – самое большее.

Казалось, она почувствовала, что Петерсон оценивает ее, выдержав своими озорными серыми глазами его взгляд. Прошло уже полгода со времени его последнего романа, и пора была затеять другой. Последней его любовницей была жена коллеги из отдела борьбы с мошенничеством. Петерсон хорошо все устроил. Какое-то время это оправдывало себя и было приятно, а когда настала пора кончать отношения, они расстались без озлобления или сожалений.

Несмотря на усталость, Петерсон улыбнулся женщине.

– Я уверен, что он сейчас подойдет.

– Не думаю. Боюсь, мы проторчим тут всю ночь.

Намек в ее словах был явным. Петерсон решил подыграть ей, чтобы посмотреть, как далеко зайдет дело.

– Вы здесь живете?

– У меня тут приятель.

– В таком случае ваш приятель наверняка придет к вам на помощь, вы так не думаете?

– Он сегодня вечером в Женеве. Я просто бываю в его квартире.

Интересно, кто ее приятель и в какой квартире он живет. Петерсон представил себе секс в спешке и накоротке. Потом усталость навалилась на него и прогнала все мысли о победе. На этот раз Петерсон нажал на кнопку вызова и пробормотал проклятие.

– Да он никогда не придет. – Она достала из кармана куртки пачку сигарет. Вытащила одну сигарету и чиркнула зажигалкой. Пламя не вспыхнуло – она чиркнула еще несколько раз, потом сказала: – Вот дерьмо. Сегодня вечером, как видно, мне сплошь не везет.

– Позвольте.

Зажигалка Петерсона выдала язычок синего с желтым пламени. Он поднес его к женщине, давая ей возможность закурить. Поднося конец сигареты к огню, она ласково провела пальцами по его руке. Это был намеренно интимный жест, от которого ток побежал вверх по его руке.

Ее касание оказало на Петерсона столь сильное воздействие, что он не заметил, как она поднесла свою зажигалку к его лицу. Тут она нажала на кнопку, и облако какого-то слащавого химикалия наполнило легкие Петерсона. Он вскинул голову и уставился на женщину, широко раскрыв глаза, ничего не понимая. А она швырнула сигарету на пол и достала из сумочки револьвер.

Револьвер не потребовался, так как химикалий произвел нужное действие. Ноги Петерсона размякли, комната начала крутиться, и пол приподнялся ему навстречу. Он боялся ударить голову, но прежде чем ноги его окончательно подкосились, в вестибюле появился мужчина и Петерсон упал ему на руки.

Петерсон успел увидеть лицо своего спасителя, когда тот волок его из вестибюля и швырнул в обшитый панелями фургон. Произведено это было по-христиански, и осторожно, и удивительно деликатно. Петерсон хотел было его поблагодарить, но когда открыл рот, потерял сознание.

Герхардту Петерсону казалось, что он выбирается из глубин альпийского озера. Он карабкался наверх, продираясь сквозь прослойки сознания, струи теплой и холодной воды, пока его лицо не выбралось на поверхность и легкие не наполнились воздухом.

Он обнаружил, что находится вовсе не на альпийском озере своих сновидений, а в холодном погребе с глиняным полом и голыми оштукатуренными белыми стенами. Над его головой было маленькое оконце, прорезанное на уровне земли, и в него струился слабый желтый свет. С минуту он пытался сориентироваться во времени и в пространстве. Потом вспомнил женщину-брюнетку у лифта; как она обвела его вокруг пальца с помощью сигареты; как провела рукой по его руке, прежде чем прыснуть ему в лицо что-то седативное. Он пришел в замешательство. Как мог он оказаться таким слабым? Таким незащищенным? Чем он выдал себя, что они подослали к нему женщину?

Пульсирующая боль в голове Петерсона была непонятного происхождения – что-то между травмой и ужасающим похмельем. Во рту у него, казалось, полно было песка, и ему отчаянно хотелось пить. Он был раздет до трусов, щиколотки его и кисти были стянуты клейкой лентой, голая спина упиралась в стену. Собственное тощее тело ужаснуло его. Бледные, без волос, ноги были вытянуты пальцами вверх, словно ноги умирающего. Мешок кожи свисал над поясом трусов. Ему было мучительно холодно.

Ему оставили часы, но стекло было разбито, и они больше не показывали время. Он внимательно посмотрел на свет, струившийся в окно, и решил, что солнце на закате. Он постарался определить время, хотя даже такая простая вещь вызвала у него пульсацию в голове. Его забрали перед самой полуночью. А сейчас, по его предположениям, было часов пять или шесть вечера следующего дня. Восемнадцать часов. Неужели он был без сознания восемнадцать часов? Это может объяснить его жажду и невыносимую боль в спине и суставах.

Интересно, подумал он, куда они его привезли. Свет и воздух не были швейцарскими. На секунду он испугался, что его привезли в Израиль. Нет, в Израиле он находился бы в обычной камере, а не в погребе. Он по-прежнему был где-то недалеко от Швейцарии. Возможно, во Франции. А может быть, в Италии. Евреи любят дух Европы. Они там хорошо растворяются.

Он почувствовал запах, который не сразу распознал: запах ладана и сандалового дерева, женский запах. И тут вспомнил, как он стоял у лифта в Цюрихе, руку женщины, которая усыпила его. Но почему ее запах сохранился на нем? Он взглянул на свое тело – на кожу, покрывавшую ребра, и увидел четыре красные полосы – царапины. Его нижнее белье было в пятнах, и что-то твердое и клейкое в промежности. Что они с ним сделали? Восемнадцать часов, сильнодействующие медикаменты…

Петерсон перевалился на бок, и его щека ударилась о холодный глиняный пол. У него возник позыв к рвоте. Он ничего из себя не выбросил, но его отчаянно тошнило. Собственная слабость была омерзительной. Он вдруг почувствовал себя так, как чувствовал бы себя богач, попавший в беду в бедном районе. Все его деньги, вся его культура и сознание своего собственного превосходства – все швейцарское в нем – ничего сейчас не значило. Стены Альпийского редута не защищали больше его. Он оказался в руках людей, которые вели игру по совсем другим правилам.

Он услышал шаги на лестнице. Вошел мужчина – маленький и смуглый, – вошел быстро, что указывало на скрытую силу. Он, казалось, был раздосадован, обнаружив, что к Петерсону вернулось сознание. В руке у него было серебряное ведерко. Он обеими руками приподнял его и вылил на Петерсона ледяную воду.

Боль была такая, что Петерсон, не сумев сдержаться, вскрикнул. Маленький мужчина опустился возле него на колени и всадил иглу в бедро Петерсона так глубоко, что она, казалось, дошла до кости, и Петерсон снова добровольно ушел под воду своего озера.

Будучи мальчиком, Герхардт Петерсон слышал рассказ о том, как евреи пришли во время войны в деревню, где жила его семья. Согласно рассказу еврейская семья – двое взрослых и трое детей – проникла в Швейцарию из неоккупированной Франции. Над ними сжалился фермер и приютил их в крошечном сарае на своей земле. Один офицер кантональной полиции узнал, что в деревне скрываются евреи, но согласился держать это в секрете. Но кто-то из деревни связался с федеральной полицией, которая на другой день явилась на ферму и забрала евреев. Правительство держалось политики высылки нелегальных иммигрантов в ту страну, откуда они противозаконно пересекли границу. Эти евреи приехали в Швейцарию с юга Франции, который не был оккупирован, а переправили их назад в оккупированную Францию и отдали прямиком в руки немецкого патруля. Евреи были арестованы, их посадили на поезд, шедший в Аушвиц, и умертвили в газовой камере.