– Если у родины предков недостаток вкуса, я ей ничем помочь не могу. Да и в Москве я уже была в восемьдесят девятом году.

– Может быть, мадам интересуется театром? Большой театр? Сегодня там прекрасный спектакль.

– Господин Резников, я живу в Париже и Брюсселе, а не в Айдахо, и культурного голода не испытываю. Тем более что мы здесь несколько по другому поводу.

Резников вопросительно взглянул на Панина.

– Я никуда не еду. Посмотрю местное телевидение, оно тут забавное. Я уже был в Москве много раз.

– Вот что, – баронесса обернулась к Резникову, – если хотите оказать мне любезность, помогите выбрать подарок для моей родственницы.

– Можем поехать прямо сейчас, машина внизу.

– А я пойду посплю, – зевнул Панин. – Ты там купи от меня что-нибудь мужчинам.

– Ты хочешь, чтобы я выбирала виски? – фыркнула баронесса.

– Не беспокойтесь, мадам, уж в этом я вам точно помогу, – успокоил Резников, легонько подталкивая баронессу к выходу.

Весь вечер баронесса занималась любимым делом женщин всего мира независимо от их родовитости и социального статуса.

Кафа, июнь 1473 г.

Консул Кафы, благородный мессир Галеаццо де Леванто, смотрел на кафинскую гавань сквозь бойницу Доковой башни. Был первый день июня, на небе не было ни облачка, и перед консулом открывалась великолепная панорама бухты.

Но благородный консул не был расположен любоваться морскими видами. Этим утром из бойницы крепостной башни можно было наблюдать кое-что поинтереснее морских пейзажей. На синей морской глади утреннего моря покачивались боевые корабли. Кораблей было много, очень много.

Это была эскадра великого визиря Ахмад-паши. Она блокировала Кафу с моря. А со стороны берега город взяли в плотное кольцо войска турецкого султана. Мессир Галеаццо не мог знать будущего, но с того самого момента, когда он разглядел на горизонте турецкие корабли, его не покидало нехорошее предчувствие, что он войдет в историю как последний генуэзский консул Кафы.

Как он был счастлив, получив назначение! Сколько времени и средств он потратил, в какие только интриги не пускался, чтобы получить место кафинского консула! Местo, которое должно было обеспечить его и его семью на всю жизнь. Такая удача выпадает только раз!

«Желаю вам дожить до конца срока, монсеньор», – пожелал ему на прощание его предшественник Антониото ди Карбелла. Глядя на эскадру турок, мессир Галеаццо был вовсе не уверен, что ему удастся исполнить пожелание предшественника.

Никаких иллюзий по поводу решимости гарнизона защищать город у консула не было. Ни наемники аргузии, ни городское ополчение отнюдь не горели желанием сложить свои головы на крепостных стенах. Да и особенного смысла в героической обороне славной Кафы ни консул, ни кафинские жители не видели. Кафа уже давно пала. Задолго до прихода грозной эскадры.

Когда турки двадцать лет назад взяли Константинополь и закрыли проливы для генуэзских кораблей, судьба Кафы была предрешена. Все последующие годы были просто затяжной агонией некогда могущественной торговой столицы половины мира. Оставшись без свободной торговли, Кафа потеряла не только свое значение, но и сам смысл своего существования. Генуэзский проект «Кафа» стал нерентабельным.

Все эти двадцать лет были для жителей города годами обнищания и непрерывных потрясений. Годами бунтов городской бедноты и неповиновения торговой элиты. Годами разочарований и беззакония. И турецкая эскадра, появившаяся ранним июньским утром на рейде кафинской бухты, была лишь заключительным аккордом затянувшейся агонии генуэзской столицы Крыма.

Золото, живительная кровь Кафы, питавшая ее артерии, – невольничьи рынки, торговые площади и пакгаузы – уже давно покинуло город.

В обед турки начали обстрел цитадели и прибрежных районов. А уже к вечеру следующего дня на площади у консульского замка появилась делегация горожан и передала консулу через выборных массариев прошение о сдаче города. Но консул к горожанам не вышел. Вместо него на балконе консульского замка появились консульский викарий (начальник канцелярии) и генеральный кавалерий (начальник городской стражи) Франческо де Корса. Консул примет вас завтра утром и объявит о своем решении, сообщил викарий. Вдоль площади плотной шеренгой стояли конные аргузии.

– Их тут больше, чем на стенах, – не скрывали своего недовольства горожане. Значительную часть населения Кафы составляли армяне. Они еще помнили резню в Киликии, после которой, собственно, и произошло массовое переселение армян в Крым. И ни у кого не было никаких иллюзий, что сделают турки с жителями, если им придется брать Кафу штурмом.

Этой же ночью от городской пристани тихо отвалила шлюпка. На шлюпке было трое пассажиров – генеральный кавалерий де Корса, викарий и старейшина городского совета. Все – генуэзцы. Шлюпка направилась к турецкому флагману. Поднявшихся на палубу парламентариев встретил молодой толмач в офицерском мундире янычарского корпуса султана. Толмач бегло говорил на вульгарной латыни. Он принял от делегации дары визирю и исчез за дверью кают-компании. Ждать пришлось довольно долго. Наконец генуэзцев пригласили войти. Они отвесили глубокий поклон визирю. Однако адмирал не захотел выслушать делегатов.

– Передайте моему брату, консулу Кафы, что я приму только безоговорочную капитуляцию крепости. Никаких условий! Иначе весь городской совет закончит свои никчемные жизни на султанских галерах.

Поклонившись, делегаты попятились из каюты. Оказавшись на палубе, они попытались выяснить у толмача причины столь немилостивого приема.

– Визирь – это око султана. И подарки ему полагается делать царские, такие же, как властелину Блистательной Порты, да продлятся дни его и не зайдет солнце над его владениями, – объяснил переводчик. – А ваши подношения – оскорбление султану.

– Но консульская казна пуста, – попытались объяснить толмачу парламентарии. – Город практически разорен поборами банка святого Георгия. Какой же подарок всемилостивейший визирь ожидает получить от несчастной Кафы?

– Великому визирю известно о бедственном положении города, – заверил толмач. – Поэтому он готов закрыть глаза на оскорбляющую его скудность даров. Но только при одном условии.

Генуэзцы напряженно смотрели на переводчика.

– Консул Кафы должен вернуть султану родовую реликвию улуса Джучиева.

– Саблю? – одними губами прошептал викарий.

– Да, – подтвердил толмач, – саблю Чингизидов с алмазом. Тогда адмирал выпустит корабль консула. Иначе – позорный плен и смерть на галерах.

Ночью в зале заседаний консульского замка собрался городской совет города. Неровный свет факела освещал изрезанные морщинами загорелые лица членов совета. Лица бесстрашных воинов, безжалостных пиратов и искусных торговцев. Граждан генуэзской республики, полжизни проведших в смертельно опасных торговых и военных экспедициях. Они не боялись ни бога, ни черта. Ничего, кроме банковского совета.

Протектор банка святого Георгия мог лишить их всего. Жизни, богатства и, самое главное, доброго имени. А это было гораздо больше, чем жизнь. Что жизнь? Они рисковали жизнью сотни раз и привыкли спокойно смотреть в глаза смерти. А если отдать сокровище Чингизидов, то банк конфискует их имущество и пустит по миру их семьи. А самих их сгноит в подвалах замка дожа как государственных преступников.

Смерть не страшна. Семья достойно погибшего получит от банка пенсион, а сын – патент офицера флота республики или статус торгового клиента банка святого Георгия, самого крупного банка Европы. И каждый год будет заказывать мессу за упокой души любимого отца.

Городской совет Кафы наотрез отказался отдать саблю Чингизидов турецкому паше. Консулу Кафы, генеральному казначею и кавалерию совет поручил надежно спрятать реликвию, а консульскому викарию надлежало подготовить письмо в совет банка святого Георгия и до утра через торговых клиентов передать в Геную.