— Замечать-то я и раньше замечала, а вот додуматься не могла. Нынче, когда по телевизору этот с усиками выступал, меня и осенило.

Стенькин, естественно, телепрограмм в тот вечер не смотрел, да и вообще видел в голубом экране одну забаву, предпочитая черпать информацию из газет. Поэтому он не стал выяснять, что там было по телевизору: мало ли, может статься, какой-нибудь профессор читал лекцию про жизнь на Марсе.

— Какие же симптомы? — спросил он.

— Разные. — Лютикова помедлила, должно быть припоминая и заново осмысливая факты. — Вот, например, интересное обстоятельство. Каждый день в ванне моется, а по субботам и воскресеньям, бывает, и дважды. Я по занятию своему гигиену весьма уважаю, но, извините, голубчик, думаю, вы не обидетесь, если я скажу, что такой чистоплотности у мужчин не бывает.

Стенькин неопределенно покачал головой, не то соглашаясь, не то протестуя.

Лютикова продолжала:

— Разве я не понимаю, что это может показаться пустяком? Подумаешь, нашла старая, чем укорить! Но скажите на милость, почему он каждое утро на голове стоит? По полчаса, проверено по хронометру. Почему стены в своей комнате раскрасил в четыре цвета? Почему огурец сахарным песком, а дыню солью посыпает? Почему на жэковские собрания его не затащишь? И вот так по всем пунктам, хотите верьте, хотите нет. Все не как у людей.

Стенькин почесал затылок.

— Как я понимаю, гражданка Лютикова, — возразил он, — сосед ваш не дерется, не сквернословит, порядка в доме не нарушает, вас не беспокоит?

— Да разве обо мне, миленький, речь! — воскликнула Лютикова, оскорбленная и негодующая. — Не о себе пекусь, по мне, лучше соседа не сыщешь. Но я с ним расстанусь без колебаний, если будет доказано, что он из отряда марсианских захватчиков!

Сказав это, бывшая медсестра поджала губы, от чего ее лицо, поначалу показавшееся младшему лейтенанту добродушным, приобрело жесткий и неумолимый вид.

Стенькин поежился.

— Ну хоть какие-то еще симптомы замечали, Алевтина Никаноровна? — спросил он, досадуя, что говорит с посетительницей несвойственным ему извиняющимся тоном, а поправиться не может. — Постарайтесь припомнить.

— Есть еще симптом, — торжествующе сказала Лютикова, — я его на конец держала. Знаете, какое увлечение у моего соседа? Он радиоманьяк. Это я его так окрестила, поскольку дни и ночи крутит-вертит всякие сопротивления, динамики, репродукторы, микрофоны и прочую технику. Вся его комната, а там ни много ни мало двадцать квадратных метров, завалена этим хламом. А главное… — Она приподнялась со стула и, приблизившись к младшему лейтенанту вплотную, отчего тот даже отшатнулся, со значением произнесла: — Каждый день в эфир выходит.

Стенькин зажмурился. Ему почему-то представился щуплый, отмытый до жуткой белизны человечек, распахивающий окно и плавно летающий над крышей самого большого в Заборьевске дома, в котором разместился горсовет. В полете человечек чуть помахивал руками, а вместо кистей у него были обыкновенные клешни, прикрытые манжетами.

— На чем выходит в эфир? — спросил младший лейтенант, стряхивая с себя наваждение.

Лютикова посмотрела на него с недоумением.

— Как на чем? На радиопередатчике, разумеется.

«Черт-те что! — подумал Стенькин. — Я и впрямь настроился на марсианина».

— С кем же у него связь? — спросил он строго.

— Это уж вам надлежит установить. А вполне вероятно, что и другому ведомству. Лично мне все ясно, как божий день: с базой на Марсе. Докладывает, что разнюхал, получает задания.

— Ладно, — махнул рукой Стенькин. — Распишитесь здесь, товарищ Лютикова. У вас всё?

— Вот что еще, голубок, — сказала заявительница, опять превращаясь в милую пожилую дамочку, — если будете выселять марсианина, намекни начальству, комнату его нехудо бы мне отдать. Я человек вполне заслуженный, тридцать лет в больницах проработала, скоро шестьдесят стукнет, а все по коммунальным квартирам мыкаюсь.

— А марсианина, значит, на Марс? — ехидно спросил младший лейтенант.

— Куда же еще?

Стенькин смял в руке протокол.

— Это что же, гражданочка, получается? Выходит, все ваши марсианские хроники — один лишь голый навет на безвинного человека с умыслом захватить его жилплощадь? Да вы знаете, что по закону полагается за оговор?

Лютикова, однако, ничуть не испугалась. Напротив, она грудью двинулась на младшего лейтенанта, так что тот поневоле должен был шаг за шагом отступать. А голос ее при этом металлически звенел, гулко отдаваясь в коридорах.

— Хочешь, милок, марсианина взять под крылышко? Может, у тебя с ним сговор? Ты и сам, должно быть, из их породы? Так мы вас на чистую воду выведем! Уж я об этом позабочусь, будьте покойны!

Стенькин едва удержался, чтобы не прикрикнуть на старую каргу, но тут загорелся свет и одновременно послышался за дверьми дикий шум. В помещение ввалилась целая орава людей, которых безуспешно пытался удержать сопровождавший их постовой милиционер:

— Всем сюда нельзя, граждане, имейте совесть! Марсианин и свидетели останутся, прочие могут разойтись по домам!

Услышав, что привели марсианина, Стенькин схватился за голову, а Лютикова даже взвизгнула — не то от страха, не то от восторга. Кое-как гомон улегся.

— Кто здесь марсианин? — решительно и зло спросил Стенькин.

— Я! — спокойно ответил Гудаутов, выходя на передний план. Он уселся на стульчик, который только что занимала Лютикова, закинул ногу на ногу и изобразил одну из обаятельнейших своих улыбок.

Свита, сопровождавшая его с вокзала, дружно выдавила: «Сознался!» У одних это прозвучало удивленно, у других торжествующе.

— Я говорил, говорил!.. — заволновался Сарафаненко.

Будушкин, собиравшийся в очередной раз сослаться на своего кумира Азимова, лишился дара речи.

— И давно вы, гражданин, стали марсианином? — устало поинтересовался Стенькин, решивший, что больше дурачить себя никому не позволит.

— От рождения, — резонно заметил Гудаутов. — Как сейчас, помню родной марсианский поселок у канала, в котором мы беззаботно резвились с другими марсианятами. Папу-марсианина, маму-марсианку. Обоих, увы, давно нет в живых. Видели бы они сейчас своего малыша!

В толпе кто-то сочувственно засопел.

— У нас живут недолго, — сказал Гудаутов, входя во вкус. — До тридцати лет. Но очень культурно. Работать никому не надо, все кругом растет, подходи — бери.

— Как же с промтоварами? — поинтересовался кто-то.

— Тоже растут. Получаем путем скрещивания. Очень сложное дело. Объяснить не могу, все равно не поймете. Не доросли вы еще.

— А что едят?

— Разное, — ответил Гудаутов, вспоминая свой недавний ужин в привокзальном ресторанчике. — Например, котлеты по-киевски, шашлык по-карски, пельмени по-сибирски.

— Все как у нас! — одобрительно воскликнул Сарафаненко. — Значит, и овец разводите?

— А как же, — оскорбился Гудаутов, — что мы, на Марсе, не люди, что ли!

— Товарищи, опомнитесь! — воззвал скептик. — Это же прохвост высшей марки, да еще над нами издевается. Он такой же марсианин, как я китайский император.

— Попрошу официальное лицо, — сказал Гудаутов, обращаясь к Стенькину, — оградить меня от оскорблений. — Если бы кто-нибудь из жителей Заборьевска приехал к нам на Марс, — добавил он с горечью, — его бы так не приняли. Мы гостей уважаем. Хлеб-соль даем, всякие почести оказываем. Неважно, откуда ты — с Луны, с Земли, с этой, как ее, Венеры, хоть с Солнца. Важно, что ты гость. — Заметив, что аудитория внимает ему развесив уши, Гудаутов и вовсе уверился в правильности избранной им тактики. Он ткнул пальцем в сторону скептика и строго сказал: — Он — скептик, он ни во что не верит. Такой человек может не верить даже в свой родной коллектив. Пусть поедет со мной, пусть любой из вас поедет, проверим.

И Гудаутов приподнялся на носках, готовый немедленно стартовать на Марс.

Все посмотрели на скептика.

— Вот еще, — сказал тот, — нашел дурака! С меня хватит! — И исчез, лишь напоследок из-за дверей послышалось приглушенное: — Авантюрист!