Ох и натерпелся Пален страху, чуть было не поддался панике, не бросился в ноги с повинной. Но тогда бы не избежать ему дыбы. Других выдашь — себя не спасешь. Да и, возможно, ничего толком Павел не знает, так, смутные подозрения, проверяет на авось. Как бы то ни было — надо идти до конца. Все эти мысли пронеслись в голове за долю секунды. Бешеным усилием воли Пален взял себя в руки, не обнажился ни малейшим признаком. И ответ нашел неожиданный: «Да, государь, есть заговор, я и сам к нему принадлежу. Мог ли я иначе знать, что замышляется, если б не принимал участия? Будьте спокойны, вам нечего опасаться, я держу все нити в своих руках, и очень скоро вы обо всем узнаете».
Император поверил, успокоился, даже похлопал по плечу и отпустил с богом. И на сей раз выручили Палена находчивость и нахальство. Только надолго ли? Кто-то предупреждает Павла, скорей всего Кутайсов что-то пронюхал. Мудрено ли, если в дело вовлечены десятки людей, чуть ли не вся знать. Теперь медлить дальше смерти подобно, над головой занесен меч дамоклов. Никите Панину хорошо, вдруг подумал Пален завистливо, он в первопрестольной отсидится, а будет удача — прискачет лавры пожинать.
Великий князь встретил его по своей всегдашней манере ласково, обходительно. На вопрос, как почивал, ответил с улыбкой: «Что мне сделается, я молод». Но глаза у него были покрасневшие, лицо бледное, жесты нервические. По всему видно: и ждал он этого решающего разговора, и страшился его.
Александр выслал слуг, попросил жену присмотреть, чтобы никто их не потревожил, и провел гостя в ванную комнату. Здесь они могли говорить, не боясь нескромного уха. Царевич усадил Палена в кресло перед туалетным столиком, а сам сел наискосок, так, чтобы собеседник глаз его не видел. Непрост, весьма непрост, подумал царедворец. Кажется, Лагербиерне, шведский посол в Париже, сказал о нем: «Тонок в политике, как кончик булавки, остер как бритва, и фальшив, как морская пена». Но ведь и мы не дурни.
Пален начал издалека, с иностранных дел. Рассказал о вестях из Парижа: там, похоже, смута на исходе, первый консул прибрал к рукам всю власть, прочие два у него на положении марионеток, ходят слухи, что вот-вот Наполеон наденет себе на голову императорскую корону.
И ввернул:
— Ваш батюшка, когда я ему о сем докладывал, изволили сказать, что-де неважно, кто во Франции царем будет, лишь бы царь был. Весьма опасное заблуждение. Так ведь только поощрить бунтовщиков можно. У монархического правления два главенствующих принципа: самодержавие и легитимность. Поставь последнюю под вопрос, и все покатится. Как в Речи Посполитой, где в свое время додумались королей избирать на сейме.
Зная, что великий князь весьма любопытствует новостями светской жизни, Пален отвлек его письмом из французской столицы, где рядом с политикой живописался политес: о чем говорят в салонах Жозефины и мадам де Сталь, какие новшества в одежде, кто нынче в моде из литераторов. Александр заметно оживился.
Потом Пален переключился на Англию. Там Питт времени зря не теряет, готовит супротив французов новую коалицию. И сколотит. Правда, в Австрии и Пруссии побаиваются Боунапарте, но британское золото, а его в казне всегда с избытком, любой страх пересилит. В Россию же теперь путь ему заказан. С тех пор, как император вдруг воспылал симпатией к французам, торговля у нас пришла в полный упадок, сильный английский флот не дает купцам носа высунуть из Балтики. Да и как иначе, если казацкие полки получили приказ идти в Индию, а англичане за эту свою жемчужину зубами драться будут. Торговый люд у нас весьма раздражен, да и дворянство, привыкшее получать свой доход от продажи леса, пеньки, смолы и прочего добра, явно копит злобу. Бывший английский посол Уитворт через верного человека дал понять, что Лондон не поскупится, если Россия отвернется от Парижа.
В этом месте Пален понизил голос и опасливо оглянулся: с тех пор, как Уитворт был выслан из России, даже упоминание его имени приравнивалось к государственному преступлению.
— А что в Берлине? — спросил царевич.
— Наш посланник, барон Криднер, пишет, что там все ждут перемен в Петербурге.
— Как это прикажете понимать, граф?
Пален счел, что хватит в прятки играть. Он чуть развернул под собой кресло, чтобы поймать взгляд Александра. Абсолютно невинное выражение, будто доселе между ними не было никакой конфиденции. Вот плут.
— Ваше высочество позволит мне говорить с полной откровенностью? — спросил Пален, придав голосу своему патетическое звучание. — Этого сейчас требуют высшие интересы нашего отечества, надежды коего с вами одним связаны.
Александр кивнул.
— Сам я премного возвышен государем, облечен его безграничным доверием, и мне нелегко быть к нему неблагодарным. Но оглянитесь вокруг, все чуть ли не публично изъявляют свое неудовольствие, говорят, что император, как Гарун аль-Рашид, начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти. У всех на устах предостережение графа Воронцова: если это время ужасного бедствия будет продолжаться, мы должны ожидать революции, произведенной чернью. А народная революция у нас была бы страшной, она выдвинет миллионы Стенек Разиных и Пугачевых, по жестокости превзойдет все кошмары, содеянные чернью предместий Сен-Марсо и Сен-Антуан в Париже. Не только все дворянство, но и императорская семья будут уничтожены. Жалко России, кончает Воронцов, ее ждет грустная участь.
Великий князь вскочил, словно ужаленный, быстро заходил по комнате. Походка, как и жесты, была у него изящная, спина прямая, голова чуть закинута назад. Ходили слухи, что он приватно берет уроки у молодого петербургского трагика Каратыгина, как Наполеон — у знаменитого Тальма.
Александр остановился у окошка, помолчал с минуту, потом сказал, не оборачиваясь:
— Поймите, Петр Алексеевич, я сам все вижу и знаю. Да ведь он мне отец.
— Сыновние чувства делают вам честь, ваше высочество. Однако надо брать в расчет и другие соображения. Ваша бабушка, великая наша государыня, отнюдь не из женского каприза намеревалась передать трон внуку, усмотрев в нем достойного своего преемника. Речь лишь о том, чтобы исполнить ее волю, чему в свое время помешала одна только случайность. Вам надо бы отбросить сомнения и утвердиться мысленно в своей правоте и значении своей миссии. Дело ведь идет о спасении России, управление коей не под силу вашему батюшке.
У Палена мелькнуло опасение, что забирает он слишком круто. А, была не была, отступать некуда.
— Все так, все так, — ответил Александр вяло, по-прежнему уставившись в окно, словно наблюдая на дворе какую-то любопытную сценку. Никак не хочет встретиться глазами, боится выдать свою трусость. Остается пустить в ход последний козырь.
Пален, стоявший в почтительной позе на своем месте, подошел к наследнику почти вплотную и стал нашептывать ему на ухо:
— Как военный губернатор столицы, я имею доступ к некоторым секретам престола, о коих ваше высочество не осведомлены. Не просите раскрыть источника сих сведений, но они доподлинны. Император подозревает вас и матушку вашу, императрицу Марию Федоровну, в замыслах против его особы. Заготовлено именное повеление заточить вас в Петропавловскую крепость, дабы упредить грозящую ему опасность.
— Не может быть! — Александр наконец повернулся к собеседнику, вперился в него тревожным взглядом.
— Я знал, что вы не поверите. Так вот она, копия сего повеления. — Пален достал из внутреннего кармана тщательно упрятанный список, передал его великому князю. Тот пробежал глазами, лицо его потемнело.
— Кто же натолкнул отца на подобные подозрения?
— Тут всякое подумать можно. Не забывайте, ваше величество, что государь сейчас чуть ли не все время проводит у Лопухиной, там у него свой круг.
Вот ведь что забавно, подумал Пален, спрашивает возмущенно, словно и нет за ним никакой вины. А не с тобой ли, голубчик, Панин и генерал де Рибас, царствие ему небесное, еще с осени сговаривались взять отца под арест да освободить место на троне? Вспомнив об этом, Пален добавил:
