— Нам тоже нужно выйти, — сказал Иван. — Может, есть какая-нибудь корреспонденция.
Похоже, что Иван собирался взвалить непомерную тяжесть возвращения нашего поезда к нормальной жизни на свои плечи.
А жара все не спадала. Вентилятор по-прежнему не работал. Вот ведь странность, подумал я вдруг, разве никому не приходило в голову, что надо иметь в вагоне исправный вентилятор? Да об этом, наверное, каждый по сто раз на дню думал. А вентилятор не работает. Почему? Почему он не работает?
40
В купе осталось четверо: я, погруженный в транс Степан Матвеевич, решившийся на что-то писатель и чуть испуганный Валерий Михайлович.
Лицо Федора вдруг вдохновенно засветилось.
— Да какой из меня писатель-фантаст! Что я знаю? Чушь это, чушь все! Рассказы мои сбываются в действительности? Черта с два! Это слишком просто… рассказами изменять действительность. Не было, не было писателя Федора! И теперь уже не будет никогда. Все! Забудьте несостоявшегося писателя Федора!
И в его лице что-то изменилось… И в фигуре, и в манере сидеть. Он вдруг фамильярно хлопнул Валерия Михайловича по плечу и предложил:
— А не заняться ли нам, милейший Валерий Михайлович, гиревым спортом?
Валерий Михайлович вдруг захрипел, схватился рукой за горло. Он задыхался и рвал на себе рубашку.
— Обыкновенное дело, — сказал Федор. — Учить их надо, учить! А впрочем… не имею права морального, так сказать.
А Валерий Михайлович уже закатывал глаза и медленно клонился на пол. Я оттолкнул Федора, приподнял отяжелевшее тело Крестобойникова, рванул ворот его рубашки вместе с пуговицами. Валерий Михайлович шумно вздохнул и дал мне пощечину. Я не понял, что произошло, как вторая затрещина обрушилась на мою скулу. Ладно!..
— Рукава, — прохрипел Валерий Михайлович.
Хорошо. Это рукава его рубашки хлещут меня по морде, а не сам товарищ Крестобойников. Прекрасно. Я прислонил его к стенке так, чтобы он не мог упасть.
— Прошу прощения, — юлил писатель Федор. Но было ясно, что происходящее в купе его уже мало интересует, а вот гиревой спорт — даже очень.
Валерий Михайлович вдруг застонал и поджал под полку ноги.
— Давят, — простонал он.
— Ничем не имею права помочь, — твердо заявил Федор.
— Можете! — крикнул я. — Снимите с него туфли!
— Это в один секунд!.. Милейший Валерий Михайлович, в носочках можно, в носочках…
Федор все-таки стянул с Валерия Михайловича туфли. Тому заметно полегчало.
Картинка была в нашем купе! Один в трансе, второй еле жив от бунта своих вещей. Третий думает только о гиревом спорте. А я сам? О чем я-то думаю? В том-то и дело, что не думаю. Не хочу думать…
— Так я пошел? — спросил Федор.
— Нет! Никуда вы не пойдете.
— Понятно. Произвол. Документы на право, пожалуйста.
— Сядьте, Федор. Сядьте! Возьмите себя в руки. Хорошо… Ваши рассказы больше не воплощаются в жизнь. Переживите это. Пусть ваши рассказы не воплощаются в жизнь в буквальном смысле. Пусть.
— Решено и подписано, — возвестил Федор.
— Да и не надо этого. Вы пишите просто. Для себя, для друзей.
— Друг! Артюха! — внезапно обрадовался Федор и полез было ко мне целоваться.
— Да что вы корчите из себя! — не выдержал я. — Несостоявшийся писатель! Их много, несостоявшихся! И не только писателей! Пишите, если интересно. Не для издательств и редакций, а просто. Можете посылать, пробиваться, но все-таки пишите не для них, а для себя. И выбросьте мысль о их воплощении в жизнь. У вас же хорошие рассказы, Федор. Я уверен, что они найдут дорогу к читателю. Только не воображайте, что вы страдающий за правду. Не бейте себя в грудь и не распинайтесь на кресте. Ведь вы это специально на себя напускаете. И гиревой спорт, и слезы по поводу несостоявшегося писателя.
— Слез не было, Артемий, — сказал Федор.
— Я в переносном смысле…
— Понимаю. Приятно слышать о себе правду.
— Все еще поигрываете?
— Ни ухом, ни духом, Артемий.
— Тогда вот что… Наши приключения еще не кончились. Будьте сами собой. Без всяких выкрутасов. А читатель, искренне любящий ваши рассказы, у вас есть, по крайней мере, один. Я.
— И я, — простонал Валерий Михайлович.
Федор вскочил и всенепременно пожелал поклониться до полу. Этого уже я не мог вынести. В своей игре он доходил черт знает до чего! Я легонько дал ему в солнечное сплетение. Просто, чтобы он очнулся. Но Федор повалился на скамью и безмолвно вытянулся на ней, сложив руки на груди крестом.
— Поднимайтесь! — приказал я.
Федор и ухом не повел.
— Федор, прошу вас!
Писатель вдруг сел.
— Вы! Вы, отец семейства, просите меня! Это я должен просить у вас прощения! И я прошу, прошу. Чистосердечнейше раскаиваюсь! Примите во внимание…
Он не досказал, что еще тут нужно было принять во внимание, потому что Валерий Михайлович, слегка приободрившийся, вспомнив, наверное, добрые дела Федора, вдруг наклонился вперед и погладил писателя по впалой щеке, потом по разлохмаченным волосам. Рука его чуть вздрагивала, но это была рука искреннего и преданного друга.
Они приникли друг к другу и застыли в объятиях.
Ладно, хорошо, что хоть это.
Мне нужно было сходить к Инге, но я почему-то страшился сделать этот шаг. Ведь Инга уже наверняка знала, что от нее требуется. А чем я мог ее утешить? И эти три застывшие в купе фигуры…
По коридору шел Иван.
— Это еще что такое? — спросил он, оглядывая скульптурную группу раскаяния и всепрощения.
Я только махнул рукой.
— Ладно, — сказал Иван и сел на краешек полки. — Хочешь узнать, что мы имеем?
— Валяй, — согласился я. Все равно ничего хорошего я не ждал от этого сообщения.
— Это совсем не та станция, — сказал Иван.
— Что значит, не та?
— С разъезда мы шли на станцию Ленивую, а пришли в Трескилово. С того разъезда сюда никак не попасть. И к Марграду не ближе.
— Значит, связи никакой, раз нас здесь никто не ждал?
— Сначала никакой. Они ведь не догадываются посылать нам депеши на все станции и разъезды страны и шлют теперь все на Ленивую.
— Понятно, — сказал я.
— Мы уже и отшвартовываться начали, а тут и связь вдруг появилась. Оказывается, они действительно на все станции шлют корреспонденцию. Ну, по крайней мере, в радиусе тысячи километров.
— Значит, связались? — спросил я и посмотрел на Федора.
Иван понял мой взгляд.
— Он?
— Он… Отказался от воплощения своих рассказов в жизнь.
— Да-а… Ну так вот. Нас потихонечку поведут все-таки к Марграду. Где-то неподалеку комиссия постарается перехватить поезд. Возможно, даже на вертолетах станут догонять. Они вот еще раньше спрашивали фамилии пассажиров, а теперь еще и места работы. Чем занимались пассажиры на своей основной работе. Да и хобби тоже, если что-нибудь интересное.
— А это-то зачем?
— Предположения у них какие-то, наверное, есть.
— Да ведь теперь все ясно. Дело только в технике исполнения!
— Не надо, Артем. — Иван помолчал. — Ты вот, например, где работаешь?
— В НИИ Вероятностей и Прогностики.
— Кем?
— Руководителем группы. А что?
— Ничего… Передадут, и все. О Степане Матвеевиче я им тоже сообщил, о Федоре и о других. На нас сейчас вся телеграфная сеть этого района работает.
— А если высадиться здесь? — спросил я.
— Не советуют. Судьбу не обманешь. Ту группу, что ушла-ночью, до сих пор ищут. А где их искать? В какой степи они идут сейчас? Шуму мы наделали много.
— Да здесь-то ведь не степь. Здесь вполне определенная станция. Высадиться всем, а поезд…
— …уничтожить?
— Угнать… не знаю, что еще сделать…
— Нет, пойдем тихо. Пищей и водой нас обеспечат. Да и наука, как говорит начальник поезда, должна показать свое всемогущество.
— Ну а мы-то…
— А мы? — Иван отвел глаза. — А мы будем потихонечку разоружаться.
— Значит, все равно.
— Не знаю, Артем. Ты поверь, мы все сделаем, чтобы этого не случилось.
