— Нет и нет! Обязан, так сказать, хранить и блюсти реликвию, завещанную и прочее и прочее. Прошу очистить и так далее.

— Да никто у вас вашу реликвию и не собирается отбирать, Семен. Ваша реликвия, и хорошо.

— Никто? — вдруг совершенно спокойно спросил Семен и даже для верности переспросил еще раз: — Никто?

— Никто, — подтвердила Зинаида Павловна.

— Так никто? — обратился Семен к нам.

Да черт с ним, с этим чемоданом! Мне бы только семью до Марграда довезти. И пропади все пропадом!

— Никто, — с чистым сердцем ответил я.

— Конечно, никто, — подтвердил Степан Матвеевич.

— Никому он не нужен, кроме вас, — сказал Иван.

— Никому? — вроде бы даже удивился Семен, но в голосе его чувствовалась неподдельная радость. — Господи! Никому!

— Нет, позвольте, — возразил Валерий Михайлович, опустив вниз и вторую ногу. — Нет, позвольте. Как это никому? Общественное достояние! Всем это, понимаете, всем!

— Нет! — прохрипел Семен. И не узнать теперь было его. Совсем другой человек стоял перед нами и защищал что-то глубоко личное, свое, единственное, без чего и прожить-то нельзя, из-за чего можно не ехать в Усть-Манск к своей маме, из-за чего он и Тосю-то, жену свою, забыл.

— Позвольте, — снова сказал Валерий Михайлович и, выставив свой помятый зад, начал медленно сползать с полки. И вот он уже стоял на полу пока что в одних носках, но это, видимо, его сейчас нисколечко не огорчало и не волновало. И брюки и рубашка нигде не теснили его, а, напротив, имели вид униженный и оскорбленный. Все на нем топорщилось и вылезало друг из друга. — Вас плохо воспитали, мой друг! У нас все для человека. У нас человек человеку друг, товарищ и брат. Во вверенном мне управлении торговли промышленными товарами широкого потребления такого работника не потерпели бы. Вы бы ведь налево стали подрабатывать? А? Что-то плохо слышу.

— Нет! — крикнула Тося. — Семен, что же ты?

Семен посмотрел на нее, но не увидел.

— Успокойся, друг Семен, — продолжал Валерий Михайлович. — Успокойся и уясни себе, что этого хватит на всех. И зачем волноваться, делать другим неприятности, рвать, кричать? А что надо? А надо установить очередь, список. Вот у вас, друг мой, и ручка, и лист чистой бумаги.

— Опись, — быстро проговорил Семен.

— Нет описи, — повысил голос Валерий Михайлович. — Нет и не было. Чистый лист, на котором и надо составить список. Так и быть. Вы первый. Только не наделайте глупостей! Не тащите все, что попадет под руку. С выбором, с выбором. И вообще, может, только на разведку.

— Не хочу на разведку, — уже несколько спокойнее и увереннее сказал Семен.

— Конечно, кому захочется за просто так? — согласился Валерий Михайлович. — Тогда первый я. А?

— Нет, я, — согласился Семен.

— На том и остановимся. Я не против. А вы, товарищи?

— А все-таки прилягте, — сказала Зинаида Павловна Семену.

— Нет уж! — ответил тот. — Покой нам только снится! Отдыхать теперь некогда. В разведку, в бой!

— Кто третий? — спросил Валерий Михайлович. — Вы? Нет. Давайте третьей отправим Зинаиду Павловну, нашу несравненную, пекущуюся о нас и заботящуюся.

— О чем вы? — не поняла Зинаида Павловна. — Спасибо, но мне сейчас ничего не надо.

— Сейчас не надо. Очень может быть. А потом, в будущем?

— У меня нет будущего. И, пожалуйста, не возвращайтесь к этому. — Зинаида Павловна! Друг мой! Да у вас еще именно все в будущем! — запел Валерий Михайлович. — Да вы…

— Вот, — возник откуда-то писатель Федор с несколькими листочками в руках, — окончание рассказика.

— Поздно, Федя, — как бы даже сожалея, сказал Валерий Михайлович. — Работа редактора не по мне. Так уж получилось. Мы теперь в управлении торговли трудимся.

— Да разве я из-за того, что вы редактор?

— Был, был, а теперь нет.

— Я ведь из самых дружеских чувств. Я помочь хотел вам с вашими вещами. Чтобы человеком вы себя чувствовали, а не вешалкой для костюмов. — Писатель Федор еще иногда покачивался, но уже гораздо меньше и осмысленнее и очень часто даже в такт толчкам вагона.

— Ерунда все это, — наставительно сказал Валерий Михайлович. — Ерунда и самовнушение. Сосите свою водочку и не лезьте в дела, в которых ни черта не смыслите!

— Это уж слишком, — сказал я. — Зачем вы с ним так? Человек ведь помочь хотел. А если не нужна вам эта помощь, так откажитесь вежливо. Ведь человек перед вами!

— Как же, как же, — сказал Валерий Михайлович. — Вижу. Но не нужна мне помощь неудавшегося писателя Федора, и пусть он катится, вежливо говорю, к черту!

Писатель Федор посмотрел на него странным взглядом. Я было подумал, что сейчас снова начнется шум. Но писатель только сказал:

— Я вас прощаю, уважаемый Валерий Михайлович.

— Ха-ха-ха! — расхохотался тот. — Вы посмотрите только, он меня прощает!

— Я бы не сделал этого, — сказал я. — Я бы с вами не так поговорил!

— Это ничего, — сказал Федор. — Это пустяки. Возьмите вот, будет желание — прочтете. Тут немного. Совсем немного.

— Спасибо, Федор, — сказал я. — Я обязательно прочту.

— А вот в конец списка! — с угрозой сказал Валерий Михайлович. — К самому закрытию! Когда уже ничего и не останется!

— Да ведь мне это ни к чему, — отозвался Федор, повернулся и пошел в свое купе.

— Я не хочу иметь с вами дела, — сказал Степан Матвеевич и сел на свое место, отвернувшись к окну.

— Пойду подышу. — И Иван двинулся в конец коридора.

— И я, пожалуй, — сказал я.

— Так вас на какую очередь записать, Артюша? — спросил Валерий Михайлович. — Хотите на третью?

— Ничего я не хочу, — ответил я.

— Очень и очень напрасно. В вашем теперешнем положении я бы не стал пренебрегать хорошими возможностями.

— Да о чем вы тут все время? — спросил я. — Чем это вас так взвинтил чемодан?

— Я боюсь, — сказала Тося.

— Не бойтесь, — попросил я. Я бы сказал ей и еще что-то, но вот только не знал, нужно ли ей это. Я имел в виду Ивана. Вот уж с тем-то ей бы никогда не стало страшно.

— А чемодан сдадим в Марграде, — пообещал я.

— Нет уж! — взвился Семен. — Личная, так сказать, соб…

— Чемодан мы никому не отдадим, — просто сказал Валерий Михайлович. — И точка. Да вы и сами не захотите, когда узнаете.

— Что же это? — спросил я, хотя мне надо было идти, но не хотелось оставлять двух испуганных женщин. Да что мне, собственно, до них? Одна со своим мужем, другая тоже себя в обиду не даст. Да и Степан Матвеевич сидит, хоть отвернулся, хоть и бьется наверняка над своими надуманными проблемами, а все равно потихонечку бдит, чтобы не смели эти два типа хамить женщинам или еще кому.

— Снизойдите до того, чтобы нагнуться. Оно, впрочем, и необязательно нагибаться. Но все же. Хотя можно обратить внимание и издали. Ну и что вы перед собой видите?

Я невольно нагнулся. Макет Марградского универмага был сделан удивительно точно, потрясающе точно. Я даже заметил стекло, треснувшее и скрепленное деревянной накладкой.

— Приглядитесь, приглядитесь, может, что и увидите, — сказал Валерий Михайлович.

— Да, действительно. Эту деревянную накладку я помню. Не далее как десять дней назад ее видел.

— Да только ли в накладке дело? Неверие-то свое, неверие откиньте. Вы ведь заранее уверены, что этого не может быть.

— Чего? — спросил я и тут же увидел, остолбенел, молнией пронеслось: да как же я раньше-то этого не заметил? Ведь в глаза, в глаза бросается.

— Ну что? — спросил Валерий Михайлович.

Ответить я ему ничего не смог, потому что в нем, в этом макете (через стекло все было отчетливо видно), ходили люди, маленькие, не больше мизинца, что-то говорили, покупали, смотрели, требовали, просто стояли, ждали. Это были самые настоящие люди, только уменьшенные в размерах. Так вот в чем дело! Никакой это был не макет! Это было что-то другое. Но что, я все еще не знал.