Обливаясь кровью, полуобморочный Малыш со сломанным носом хотел завопить, но на голову обрушился железный кулак Аслана, выбивший из мозгов остатки сознания.

Чеченцы ворвались и напали мгновенно. Не успев выстрелить, Фока отступил к стене. Но прихожая слишком узка, чтобы вместить всех. Рукояткой «макарова» Фока ударил в расплывчатую физиономию Нияза, шедшего позади. Но не достал до него, а только разозлил. Бывалый фронтовик, профессиональный убийца отбросил Фоку ногой, и тот ничего не смог сделать.

Выправляя положение, Фока вдавил тугой спуск оружия. Шарахнуло так, что уши заложило. Пуля сплющилась о бетонную плиту, выбив из потолка штукатурку. Вместе с пылью она осыпалась на пол.

Но чеченцы к выстрелам привыкшие.

Фока отпрыгнул и выстрелил еще раз! Пуля расщепила одежный шкаф, но чеченцев не задела. Братан даже удивился, что не попал в них с такого близкого расстояния. Фока рванулся в кухню, но споткнулся о ноги Малыша. Он почувствовал движение холодного воздуха и понял, что сзади на него катится глыба. Тут же на спину свалилась непомерная тяжесть, мгновенно сбив с ног. Фока попытался сбросить ломавшего его Аслана, но не смог. Что-то ударило его по голове, и оружие отлетело бесполезной железкой – не достать. Нияз, двигавшийся с непостижимой быстротой, уже стоял рядом, целясь Фоке в лицо.

– Суки!!! Твари!!! – неистово кричал он.

Братан ждал выстрела, но чеченец не стрелял. На его лице расплылась узкая злая улыбка.

Аслан вмазал по ребрам – дыхание перехватило. Две пары рук подхватили Фоку, приподняли и с размаху бросили в стену. Деморализованный братан свалился на пол безвольным мешком. Удары посыпались со всех сторон. Когда Фоку принялись колошматить ногами, он вывернулся, вскочил на ноги и дернулся к пистолету…

Сзади натужно зашипело с подсвистом. Короткий звук, будто из колеса, на одну секунду резко вырвался воздух. Так сработал стандартный пистолетный глушитель. Пуля Аслана нагнала Фоку на полпути. Не замедлив скорости, он пошел на снижение и грузно бухнулся на пол. Неровный затоптанный паркет измазался бурыми следами.

– Зачем ты его? – крикнул Нияз. – Надо узнать, где пацан!

Чеченцы торопились. Они вернулись в прихожую. Схватили за ноги приходившего в себя Малыша и втащили в комнату.

– Где повар Рогожкин? – страшно скалясь, спросил Аслан. – Вы нам не нужны!

– Не знаю, где повар! – простонал раненый Малыш.

– А вы кто? – спросил Нияз и для лучшей памяти ударил его ногой. – Говори, собака! Убью!

Чеченец обхватил голову братка стальным зажимом и оттянул назад.

– Где Рогожкин? – совсем зверея, спрашивал Аслан.

– Я не знаю!… – хрипел пленный.

– Кто ты, собака? – последний раз спросил чеченец.

– Мы вас ждали – и!!! – прохрипел Малыш.

– Раз ждал – на, получай, шакал!

У Аслана блеснул нож. Квартиру заполнил ужас предсмертного хрипа. Клокочущей горной речкой из перерезанного горла хлынула кровь.

Позорная смерть по чеченским меркам.

Заскочив в ванную, Аслан сорвал со стены полотенце. Через него повернул кран и включил воду. Он быстро обмыл руки, нож и вывалился в коридор.

Нияз прикрыл дверь.

Жмых почуял неладное, когда дежурившие на квартире пацаны перестали отвечать на звонки. Их мобильные тоже не отвечали. Он примчался по известному адресу и…

Жмых все увидел и все понял.

Глядя на картину жуткой расправы, он так же понял одну простую истину: на поиски чеченцев осталась всего лишь одна попытка. Последняя. Он знал, по какому адресу чеченцы направятся теперь. Только не знал, когда это может случиться. К общему количеству многочисленных врагов Хасана, а заодно и лично Жмыха прибавился еще один, и очень серьезный.

Его имя – ВРЕМЯ.

Календарное лето закончилось, осыпавшись на крутые склоны Воробьевых гор одеялом шуршащей, пожелтевшей листвы. Дождливый сентябрьский вечер перекатился в еще более дождливую ночь. На Воробьевых горах ненастье. Шпиль МГУ проткнул низкое облако и застрял в нем, как в куске ваты. Посмотришь на здание со стороны, а шпиля нет – пропал, исчез, растворился в небе, словно поезд у фокусника.

Улицы плескались пустотой, а у подножия желто-зеленых гор маялась Москва-река в каменном корсете – не вздохнуть и не убежать. Порывы ветра раскачивали бакены и поднимали волны. Зашторенная одеялом пепельной дымки, река волновалась, перекатывалась пенистыми гребнями. Нетканое водное полотно кипело маслом на раскаленной сковородке. Подсвеченные набережные казались черными и безлюдными. Только здание университета возвышалось на горе каким-то странным символом – отремонтированное, подсвеченное по европейской моде, но без верхушки.

Странное впечатление.

А чуть ниже уровня реки, где дождь не слышен и ветер не чувствуется, усиленно работали семь пар ласт. Дыхательные аппараты плели ажурные кружева воздушных пузырей. Ножи плотно сидели в подогнанных ножнах, шевелясь и двигаясь вместе с ногами пловцов. Манометры зашкаливало – баллоны заправлены под завязку.

Под прикрытием непогоды аквалангисты во главе с Вольским таранили реку, осуществляя уникальную в своем роде операцию. С легкой грациозностью пловцы планировали в непрозрачной, черной воде, словно подводные лодки, ориентируясь по приборам и коротким контрольным всплытиям. Они несли тяжелый груз, уравновешенный воздухом в емкостях-понтонах. Только один из пловцов выделялся неровными, суетливыми движениями, будто боялся, что вода под ним вот-вот кончится и он провалится на самое дно. В отличие от остальных, Сватко впервые вышел «в открытое плаванье» с аквалангом, не считая, конечно, двух занятий в бассейне и одного в подмосковной речушке, устроенных обуховским знакомым.

Обнаружив дыру с выломанной решеткой, Вольский перестал работать ногами.

– Приехали! – сказал он в подводное переговорное устройство.

Пловцы подтянулись. Работая ластами и помогая себе руками, они встали в воде почти вертикально, а груз закрепили за выступающие из камня арматурины.

Группа разделилась. Наблюдатель остался у входа. Остальные двинулись к трубе.

Пользуясь составленной несколькими днями раньше предварительной схемой с конфигурацией водосточного коллектора, аквалангисты осторожно входили в трубу. Плавно, словно торпеды в тесный аппарат.

Первым шел Вольский.

Передвигаясь почти на ощупь и подсвечивая путь фонарем, он словно морская змея ввинчивался в заполненное водой пространство, с каждой минутой углубляясь в берег. За ним Обухов. Потом Сватко. Дальше Рокер. Замыкающим в цепочке шел Шнур – бывший боевой пловец Черноморского флота. Кличка прилипла к нему не так давно, за любовь к песне «Ленинград» одноименной группы.

Движение застопорилось. Образовалась пробка. А обгон запрещен. Аквалангист засуетился, поднимая муть и песок. В водостойких наушниках раздался отчетливый мат.

– Мужики! – подал тревожный голос Сватко. – Я за что-то зацепился!

Шнур подплыл к нему, потянул за ремень, приподнял и снял с крючка. В переговорном устройстве прошло короткое:

– Порядок!

По мере продвижения пловцы замечали, что труба хоть и заворачивалась дугой, но приобрела небольшой положительный уклон. Через сотню метров у потолка появился воздух. Вскоре труба соединилась с кубическим помещением и перешла в другую. Проход расширился, а уровень воды заметно уменьшился.

Группа выбралась в просторную галерею с плоским дном и цилиндрическим сводом. С потолка капало. Застоявшийся воздух пропитался сыростью и плесенью.

– Все как в карте! Молодец, Обух! – негромко произнес Вольский, сняв маску. Раскатистое эхо подхватило его слова и, покружив под потолочными сводами, разбило на куски. – Тут будет база! Привал! И не курить!

Запыхавшиеся пловцы скинули дыхательные аппараты и присели на короткий отдых.

– Я думал – не доплыву! – прерываясь на дыхание, пожаловался Сватко. – Это все равно что марш-бросок пробежать!