— Побудете у меня, пока не сможете выехать из страны, — решительно сказал Марио. Он привез их к себе, открыл стеклянную, в бронзовой раме дверь, отогнал ангорских кошек и, скомандовав собаке занять свое место в углу, склонился в грациозном реверансе, приветствуя гостей, однако до конца проделать поклон не успел: Ирэне без сознания упала на ковер. Взяв ее на руки, Франсиско пошел за хозяином в отведенную им комнату, где больную уложили на широкую кровать с тонкими простынями.

— Из-за нас ты рискуешь жизнью, — сказал Франсиско взволнованно.

— Пойду приготовлю кофе. Никому не помешает, — отозвался, выходя, Марио.

В спокойной обстановке этой изящной комнаты Ирэне несколько дней восстанавливала силы, а Марио и Франсиско по очереди ухаживали за ней. Хозяин дома старался развлечь ее: то он читал ей фривольные романы, то играл с ней в карты или рассказывал нескончаемые истории — из своей жизни, о салоне красоты, о тех, кого любил, о своих путешествиях, о мучениях той поры, когда он был всего лишь презираемым сыном шахтера. Заметив, что ей нравятся животные, Марио поселил в ее комнате черного пса и кошек, а когда она заводила речь о Клео, менял тему разговора ему не хотелось, чтобы она знала о грустном конце своей собаки. Он готовил для Ирэне диетические блюда, оберегал ее сон и помогал Франсиско во время процедур. Для того чтобы внешний мир не нарушал ее покой, он закрыл окна, задвинул тяжелые шторы, изъял газеты и выключил телевизор. Если вдруг раздавалось завывание полицейской сирены, пролетали с грохотом вертолеты, похожие на доисторических птиц, звучало вдалеке бренчание кастрюль[58] или стреляли пулеметы, то он делал музыку громче, чтобы она ничего с улицы не слышала. Чтобы она побольше спала, он растворял барбитураты[59] в супе, а чтобы не нервничала, не упоминал в ее присутствии о событиях, потрясавших призрачный покой властей.

Именно Марио сообщил Беатрис Алькантаре о том, что ее дочь уже не в клинике. Он хотел было объяснить, что для спасения ее жизни нужно вывезти Ирэне за границу, но с первой же фразы понял, что мать не понимает серьезности ситуации. Сеньора жила в ирреальном мире, где беды были отменены декретом. Тогда он решил сказать, что Ирэне и Франсиско отправились в путешествие, воспользовавшись коротким отпуском: выдумка, конечно, невероятная, учитывая состояние здоровья девушки, — но мать в нее поверила, поскольку для нее годилось любое объяснение. Марио смотрел на нее уничтожающе: его раздражала эта эгоистичная, безразличная ко всему женщина, укрывшаяся среди элегантных ритуалов и ограниченных правил в своем герметичном салоне, куда не доходил ропот недовольства. В его воображении рисовался плот, а на нем Беатрис в окружении забытых и немощных стариков среди неподвижного моря. Как и они, Беатрис оказалась за пределами действительности, утратив свое место в этом мире. При первом же порыве урагана нового времени ее ничтожное благополучие развалится в одно мгновение. Затянутый в шелк и замшу, прекрасный образ оказался обманчив, будто отражение в кривом зеркале. Он вышел не попрощавшись.

Верная своей привычке, Роса подслушивала за дверью и теперь ждала Марио. Она сделала ему знак следовать за ней в кухню.

— Что с моей малюткой? Где она?

— Ей угрожает опасность. И нужно помочь ей уехать отсюда.

— В эмиграцию?

— Да.

— Господи, спаси и сохрани ее! Когда же я ее увижу?

— Когда диктатура рухнет, Ирэне вернется.

— Передайте ей от меня вот это, — взмолилась Роса, протягивая ему небольшой сверток. — Это горсточка земли из ее сада, пусть она всегда будет с ней. И передайте ей, пожалуйста, что незабудки расцвели…

Вместе с Еванхелиной Флорес Хосе Леаль был на опознании останков ее отца и братьев. Ирэне рассказала ему о девочке и попросила ей помочь: она была уверена, что помощь понадобится. Так и произошло. Во дворе следственного департамента на длинных столах, сколоченных из необработанных досок, было разложено содержимое желтых мешков: изорванная одежда, куски костей, клочья волос, заржавевший ключ и расческа. Еванхелина Флорес медленно обошла эту ужасную экспозицию и молча указала на каждый знакомый ей клочок: вот этот голубой жилет, вот этот порванный башмак, вот голова с несколькими уцелевшими зубами. Внимательно всматриваясь, она обошла столы три раза, пока не нашла хоть что-то от каждого из своих, доказав таким образом, что здесь были все пятеро. Лишь выступивший на блузке пот выдавал, каких огромных усилий ей стоил каждый проход вдоль столов. Рядом с ней шел священник, который не решался даже дотронуться до нее, и два писаря суда. Под конец девушка прочитав показания, недрогнувшей рукой подписала их и, с высоко поднятой головой, широким шагом вышла со двора На улице, когда за их спиной с лязгом захлопнулись ворота, она вновь стала похожа на крестьянскую девочку. Хосе Леаль обнял ее и сказал:

— Поплачь, дитя мое, тебе станет легче!

— Потом, падре. Сейчас у меня много дел, — ответила она и, вытерев слезы, торопливо ушла.

Двумя днями позже ее вызвали в военный трибунал для дачи показаний по делу о предполагаемых убийствах. Она пришла в рабочей одежде с черной лентой на руке, — такая же лента была у нее на рукаве, когда вскрыли рудник у Лос-Рискоса, интуиция подсказала ей тогда, что время траура наступило. Суд проходил за закрытыми дверями. В зал суда не были допущены ни ее мать, ни Хосе Леаль, ни назначенный Кардиналом адвокат из канцелярии викарии. По широкому коридору, где гулкое эхо шагов звучало как удары колокола, солдат провел ее в зал заседаний суда Это было огромное, ярко освещенное помещение, украшенное лишь национальным флагом и цветным портретом Генерала президентская лента наискось пересекала его грудь.

Не выказывая никаких признаков страха, Еванхелина подошла и остановилась перед возвышением, где сидели офицеры. Глядя каждому в глаза, она, слово в слово, четко повторила рассказанную Ирэне Бельтран историю: даже запугивания не смогли заставить ее изменить хоть что-нибудь в своем рассказе. Без колебаний она указала на лейтенанта Хуана де Диос Рамиреса и на каждого человека, принимавшего участие в аресте ее семьи: их лица были огнем выжжены в ее памяти.

— Гражданка, вы можете идти. Вы находитесь в распоряжении трибунала и не имеете права выезжать за пределы города, — распорядился полковник.

Тот же солдат отвел ее к выходу. У дверей ее ждал Хосе Леаль, и они вместе зашагали по улице. Священнослужитель заметил, что за ними двигается автомобиль, но поскольку был к этому готов, он схватил девушку за руку и побежал, то подталкивая, то увлекая ее за собой, чтобы побыстрей смешаться с толпой. Они укрылись в первой попавшейся на пути церкви, оттуда он позвонил Кардиналу.

Под покровом ночи Еванхелина Флорес, ускользнув из-под удара репрессивной машины, была вывезена из страны. Ей предстояло выполнить свою миссию. В последующие годы ей пришлось забыть мирные поля, где она росла: она объехала весь мир, рассказывая о трагедии своей родины. Она выступала на ассамблеях ООН, на пресс-конференциях, на телевизионных форумах и университетских собраниях, — повсюду, для того чтобы рассказать правду о без вести пропавших и не допустить, чтобы забвение вытеснило из людской памяти этих уничтоженных насилием мужчин, женщин и детей.

После опознания трупов, найденных у Лос-Рискоса, их родственники попросили вернуть тела для достойного погребения, но из опасения, что вспыхнут беспорядки, им было в этом отказано. Властям больше не хотелось волнений.

Тогда семьи замученных, найденных в новых захоронениях, беспорядочной толпой вошли в кафедральный собор, сели перед главным алтарем и объявили голодовку — с настоящего момента и до тех пор, пока их требования не будут удовлетворены. Страх покинул их, и они уже готовы были принести в жертву и свою жизнь — единственное, что у них оставалось; все остальное было отнято.