– Я уверена, он все понял! – прошептала Микаэла и погладила его руку – такую сильную и в то же время такую немощную руку. Ей очень хотелось выразить ему свое сочувствие, но она не знала, как это сделать.

– Надеюсь, вы правы, – со вздохом проговорил Дайрмид. – Ведь он меня хорошо знал. Когда я рассказал ему о смерти жены и сына, от горя он впал в ярость, стал ломать и крушить все вокруг, но ни разу, ни единым словом не упрекнул в их смерти меня. Когда мы вступили в бой с ирландцами, Фионн бросился на них так, словно хотел умереть. Наверное, от горя он сошел с ума. Я дрался рядом, стараясь его защитить, но увы… Мы оба были тяжело ранены, и рана Фионна оказалась смертельной…

Он замолчал. Микаэла тоже молчала, с замиранием сердца ожидая продолжения его горькой исповеди. Наконец Дайрмид кашлянул и сказал:

– Наверное, он мог бы остаться в живых, если бы рядом был опытный хирург. Но ирландский меч искромсал мне руку, я истекал кровью и ничем не мог помочь брату. Скорее всего я бы тоже умер, если бы Фионн перед смертью не попросил меня взять на себя заботу о Бригит. Я дал ему слово и только поэтому остался в живых!

Микаэла смотрела на него сквозь слезы и видела двух темноволосых красавцев братьев, лежащих на политой кровью ирландской земле. Ей казалось, что она слышит, как Фионн с искаженным предсмертной гримасой лицом обращается к брату с последней просьбой и как тот дает обещание любить и оберегать его новорожденное дитя… Крупная горячая слеза скользнула по ее щеке.

– В конце концов ко мне подошел один из шотландцев, и я рассказал ему, как остановить кровь, – продолжал Дайрмид. – Парень оказался настоящим коновалом! – Лэрд попытался сжать в кулак левую руку и хрипло рассмеялся. – Иногда я думаю, что увечье послано мне в наказание за грех перед братом.

– Никогда так не говорите! – воскликнула Микаэла. – Вы не сделали ничего плохого! Я уверена: Фионн тоже это хорошо понимал и не держал на вас зла.

– Он – нет, – мрачно ответил горец. – А вот я сам – другое дело!

Не в силах больше сдерживаться, она закрыла лицо дрожащими руками, и из ее глаз потоком полились слезы. Судорожно сглотнув, Дайрмид снова сжал ее пальцы левой рукой, а второй с нежностью погладил по волосам.

– Не плачь, моя девочка, – неожиданно услышала она его ласковый голос и даже не сразу поняла, что он обращается к ней. – Не плачь, иди ко мне!

Микаэла с рыданием прильнула к его груди. Он обнял ее, стал укачивать, как ребенка, и она вдруг почувствовала, что печаль уходит, уступая место блаженному ощущению защищенности. Удивительно, но в объятиях этого чужого, в сущности, человека она почувствовала себя так, будто знала его всю жизнь! Более того, ей стало казаться, что после долгого и трудного путешествия она наконец вернулась домой…

Микаэла задумалась, пораженная этой мыслью. Годы жизни, которые она провела в доме Ибрагима, были счастливыми и плодотворными, насыщенными напряженной интеллектуальной работой. Но муж был для нее больше учителем и другом, чем возлюбленным, и с ним она никогда не испытывала ничего подобного…

Микаэла подняла голову и посмотрела на лэрда. Его красивое лицо, освещенное луной, было близко-близко.

– Я вовсе не хотел вас обидеть, – проговорил Дайрмид, не сводя с нее своих чудесных серебристых глаз.

– Вы меня нисколько не обидели, – прошептала она, чувствуя, что сердце сейчас выпрыгнет из груди.

– Милая моя, – пробормотал он, – почему мы не встретились пять лет назад? Вы были мне так нужны тогда!.. – Печально улыбнувшись, он стал задумчиво перебирать ее выбившиеся из-под платка локоны. – Тогда, но не сейчас. Увы, сейчас слишком поздно…

Он с нежностью и сожалением поцеловал ее в лоб, и Микаэла опустила глаза – ей было мало этой скромной ласки.

– Если бы я знала, что нужна вам, – сказала она, – я бы пришла.

– Правда? О господи!

Он негромко застонал и прижался губами к ее рту. Это был уже совсем другой поцелуй – Дайрмид завладел ее губами так, словно хотел вдохнуть в себя ее душу и не отпускать уже никогда. Но Микаэла и не желала свободы! Она обхватила его шею руками и вернула ему поцелуй, ощущая радость и облегчение оттого, что может отбросить стыдливость и делать то, к чему уже давно стремились ее душа и плоть.

Дайрмид целовал ее снова и снова, и с каждым новым поцелуем в ней все сильнее разгорался сладостный огонь, от которого у нее перехватывало дыхание и разбегались мысли. Микаэле казалось, что она никогда не сможет насытиться.

– Милая, милая моя, – бормотал он, покрывая поцелуями ее лицо.

Микаэла нашла губами чуть скошенный уголок его рта и приникла к нему, наслаждаясь солоноватым, чуть отдающим кларетом вкусом.

Он сделал то же самое со страстью мужчины, изголодавшегося по женской ласке. Его язые проник в ее рот, и по ее телу снова побежала горячая волна. Никогда еще ей не доводилось переживать ничего подобного. Ее собственный интимный опыт был более чем скромным, но, разумеется, она знала, что мужчины и женщины могут испытывать друг к другу физическую страсть. Более того, Микаэла читала в медицинских фолиантах о стадиях и признаках этой страсти, об опасностях, которые она в себе таит, однако самой ей не доводилось чувствовать, как зарождается и течет по телу эта чудесная сила, от которой плоть исходит жаром, а в ушах громом отдается стук собственного сердца.

Горячие ладони Дайрмида легли ей на грудь, он задышал быстрее и глубже. Когда же Дайрмид большими пальцами нащупал ее напрягшиеся соски, Микаэла дугой выгнулась в его объятиях и жадно припала к его губам.

Неожиданно он со стоном оторвался от ее рта и пробормотал, задыхаясь:

– Простите меня, Микаэла, я не должен был этого делать!

– Но, Дайрмид…

– Нет, послушайте меня… Я привык держать свои переживания при себе – к чему взваливать на других тяжкое бремя своего горя? Вы единственная, кому я о нем рассказал. А что до остального… – Он замолчал и, подождав, пока дыхание станет ровнее, добавил: – Вы, должно быть, думаете, что я выпил за ужином слишком много вина? Но дело не в вине, моя милая…

Дайрмид поцеловал ее в лоб и отодвинулся. Они помолчали.

– Не вините себя, – наконец сказала Микаэла. – Я хотела, чтобы вы выговорились: сердечные раны нужно очищать, как и все остальные, иначе они никогда не заживут. Что же касается того, что только что было между нами… – Она подняла на него глаза. – Мне этого тоже хотелось!

Дайрмид вздохнул и с глубокой печалью сказал:

– Мы должны все забыть, дорогая. Хотя мой брак давно уже стал пустой формальностью, я все еще женат.

Микаэле показалось, что ее сердце разбилось на тысячу осколков.

– Я знаю, вы говорили… – произнесла она едва слышно. – Простите и вы меня, я тоже виновата…

– Вы, наверное, не до конца понимаете, как плохи мои дела, – перебил он. – Церковный суд наложил на нас с Анабел епитимью: под страхом вечного проклятия мы дали слово никогда больше не осквернять святых уз брака – иначе мы бы никогда не получили разрешения разъехаться. Как видите, жениться на вас я не могу, а делать вас своей любовницей – не хочу. Поймите, дорогая, я могу принести вам только горе!

Микаэла хотела сказать, что и сама никогда бы не согласилась на позорную любовную связь, не освященную таинством брака, но слова застряли у нее в горле. Она вскочила на ноги, сбежала вниз по лестнице и бросилась к себе в комнату. Закрыв за собой тяжелую дубовую дверь, она в изнеможении привалилась к ней спиной, еле сдерживая рыдания.

Микаэла слышала, как Дайрмид подошел к ее спальне и постучал, но не отозвалась. В следующее мгновение она почувствовала легкий толчок и поняла, что он тоже прислонился к двери.

– Простите меня, Микейла, – проговорил он вполголоса. – Я не хотел заходить так далеко…

Она судорожно всхлипнула, но продолжала молчать. Дубовая дверь разделяла их и в то же время соединяла. Микаэле хотелось распахнуть ее, броситься Дайрмиду на грудь и сказать, что она его прощает, что она любит его больше жизни и будет для него всем, чем он ни пожелает… Ее глаза вновь наполнились слезами, она потянулась к задвижке, но пальцы задрожали, и молодая женщина в страхе замерла, как будто перед ней внезапно разверзлась пропасть. Она почувствовала себя беспомощной, как младенец, жалкой, неуверенной…