Нельзя надеяться на здоровье и энергию околостолетних и околовосьмидесятилетних подвижников. Творчество требует здоровья, а издательские заботы и с места не сдвинуть при его отсутствии. Нужны поездки в области и в республики России, нужны обоюдные обсуждения литературного процесса в каждом регионе, а потом - в целом для создания центрального издательства или краевых, региональных издательских центров…

Зачем гробить святую дорогу книги? Ведь при умном и выгодном для писателей и для государства плане правительству России не миновать положительного решения по возрождению издательств, не миновать…

Перестанем уважать слово - разорим душу страны. Предадим друг друга.

Иго русофобии, равнодушия к русской культуре, к благородным культурам соседних братских народов, хамство, разбой, разврат экранный - не сегодня, так завтра рассорят и разорят Россию!..

Пора нам очнуться…

Пора распрямиться и одёрнуть хамов. Будем держаться друг друга и народ народа!

Россия - мы с тобой!

УБИРАЙТЕСЬ ВОН!

Не сказали, даже не спросили -

Как нам жить в такой разбойный год:

Эти новодьяволы России

Продолжают истреблять народ.

Труд бесценят, ну а водку пенят,

Не смущаясь, без обиняков,

Армию и школы эпидемят.

Жгут осиротелых стариков.

То Нью-Йорк, то Лондон, в самом деле,

Блудят, миллиардами пыля…

На крови твоей озолотели,

Мать седая, русская земля!

И, тоскуя о короне лбами,

Свора лжекнязей и лжекупцов

Заселяет свежими рабами

Пёсьи будки мраморных дворцов.

А в горах Кавказа тлеет знамя,

Взвод погиб, наёмниками сжат,

До сих пор, не найденные нами,

Где-то там защитники лежат.

Кто вы есть, магнаты от шарашки,

Мировая клановая порчь?..

Я иду - в распахнутой рубашке,

Мы идём!

И убирайтесь прочь!

Волгари, уральцы, сахалинцы,

Мы идём и не отступим впредь,

Русские, мы ныне - палестинцы:

Родина за нами!

Или - смерть.

Полностью - в газете «День литературы», 2009, N5

ЕСЛИ ГОРЬКИЙ ЧАСТО переживал, что у него нет последователей, то у Леонова они со временем появятся в большом количестве. Почти вся т.н. почвенническая литература развивалась по путям, проторённым Леоновым и Шолоховым.

Но зачастую леоновское влияние можно обнаружить даже там, где оно и не очень ожидается. Так, в 1993 году Никита Михалков снимет фильм "Утомлённые солнцем". Конструкция его, если присмотреться, построена на основе нашумевших в 30-е годы леоновских пьес - "Половчанские сады" и "Волк".

В обеих пьесах Леонова, напомним, изображена большая семья на исходе 30-х годов, в которой неожиданно появляется шпион. Ровно та же коллизия наблюдается в картине Михалкова. Причём в "Половчанских садах" шпион ранее имел отношения с женой главного героя, как, опять же, в "Утомлённых солнцем". Впрочем, михалковский шпион больше похож на Луку Сандукова в "Волке": он столь же стремителен и безжалостен, и одновременно есть в нём ощущение загнанности и одиночества.

Общая атмосфера и обеих пьес, и фильма мучительно схожа: то же внешнее, бессмысленное какое-то веселье, те же шутки и розыгрыши, и то же потайное ожидание скорого ужаса, хаоса, взрыва шаровой молнии.

Думается, что на Михалкова Леонов повлиял опосредованно: так случается, что какая-та тема, какое-то ощущение проникают в тебя настолько глубоко, что и годы спустя, забыв о первоначальном импульсе, ты невольно воспроизводишь увиденное многие годы назад.

НА ИСХОДЕ 60-Х - в начале 70-х годов Леонов узнаёт о двух писателях, которые впоследствии станут в известном смысле антиподами. Мы говорим и Юрии Бондареве и Александре Солженицыне.

В сегодняшнем нашем восприятии два этих имени сложносочетаемы, но в течение как минимум трёх десятилетий оба вполне могли соперничать за звание первого русского писателя.

Бондарев был не просто известен - он был популярен, и не только у нас, но и за рубежом, где с 1958 по 1980 год опубликовано 130 наименований его книг.

На наш, весьма субъективный взгляд, общий уровень прозы (и тем более публицистики) Солженицына выше, чем общий уровень сочинений Бондарева. Но в лучших своих вещах Бондарев берёт высоты, недоступные Солженицыну - писателю очень сильному, но лишённому той почти непостижимой музыкальности, которая является основой всякой великой прозы.

При чтении Солженицына всё время остаётся ощущения огромного мастерства - и при этом сделанности, рукотворности, отсутствия тайны.

Когда, напротив, читаешь военные вещи Бондарева, ощущаешь в невозможной какой-то полноте огромную и страшную музыку мира. Безусловно, Бондарев - один из лучших баталистов в мировой литературе; сражение, скажем, в романе "Горячий снег" сделано великим художником.

Сказав "военные вещи Бондарева", мы не оговорились. Поздний Бондарев оставляет неистребимое ощущение, что книги его написаны не одним, а двумя людьми. Возьмите, к примеру, "Берег", где первую и третью "мирные" части читать по большей части сложно по причине чрезмерной литературности самого вещества прозы, удивительного какого-то обилия неточных эпитетов и описания непродуманных эмоций. Но вторая, военная часть "Берега" опять удивительно хороша - прозы такого уровня в России очень мало.

Впрочем, некоторые поздние вещи Бондарева, скажем, "Бермудский треугольник", не распадаются и выглядят вполне крепко: но при ближайшем рассмотрении выясняется, что и этот роман, по сути, связан с войной, и являет собой описание не очень далёких от передовой тылов уже идущей новой Гражданской.

Бондарев, повторимся, писатель военный - что его вовсе не умаляет, как не может умалить такое определение, скажем, Василя Быкова.

Как военного писателя Леонов и узнал Бондарева.

Их познакомил Александр Овчаренко в 1971 году, кстати, 23 февраля.

В первом же их разговоре, как нам кажется, заложена суть последующих литературных взаимоотношений Бондарева и Леонова.

Последний сразу спросил Бондарева о Достоевском: это была первая и привычная леоновская проверка.

- Мне ближе Толстой с его плотскостью, мясистостью, жизненностью, - честно ответил Бондарев. - Достоевского тоже люблю, но он меня часто смущает алогичностью.

Леонов, вспоминает Овчаренко, долго молчал, потом сказал:

- У него не алогичность. Сила искусства достигается другим - наибольший эффект дают ходы шахматного коня. Я пишу три главы, всё развивается последовательно, читатель ждёт дальше того-то. И вдруг я делаю резкий, непредвиденный им поворот, всё летит черепками… А между тем внутренне это обусловлено, а не то, чего ждал читатель. Это - ход конём.

Умение "ходить конём", к слову, одно из главных отличий Леонова от всех иных его современников. Большинство русских писателей выстраивает сюжет почти прямолинейно. Леонов в лучших своих вещах строит сюжет как кардиограмму, на которую наложена ещё одна кардиограмма. Совпадение одного сердечного удара с другим - это и есть леоновский сюжет.

Леонов ещё не раз будет обсуждать строение сюжета и фразы с Бондаревым, и это, наверное, ещё один, после Проскурина, случай, когда леоновская наука по большей части пойдёт писателю во вред.

Огромная сила Бондарева была совсем в другом, он "добывал" неслыханную и ошарашивающую музыку ясностью своей, мужеством, меткостью, жизненностью. То есть наследованием толстовскому, но ни в коем случае не достоевскому пути.