Г. Зелигер и его школа. Одновременно с Г. Беловым с критикой вотчинной теории выступил Г. Зелигер[109]. Различия в концепциях Г. Зелигера и Г. Белова не столь значительны. По существу, они критикуют вотчинную теорию с одних и тех же «государственных» юридических позиций.
Принципиальное расхождение между ними определилось при трактовке возникновения территориальной власти (Landeshoheit). Г. Белов основу процесса образования территориальных княжеств усматривает в собирании графской власти, Г. Зелигер – в образовании «округов банна» (Bannbezirke). И тот, и другой, исходит из чисто юридической предпосылки, хотя и несколько различной. Оснований для неприязни и вражды, казалось бы, здесь не должно быть. Тем не менее Г. Белов видел в Зелигере противника, который был для него ненавистнее любого откровенного приверженца вотчинной теории[110].
Не сказывалось ли в этом соперничество из-за чести победы над вотчинной теорией или из-за открытия «источника» территориальной власти (Landeshoheit)?
Следует сказать, что научный уровень критики, как и всего построения, у Зелигера выше, чем у Белова.
Г. Зелигер взялся пересмотреть господствовавшие представления о всех феодальных институтах, составляющих, по мнению буржуазной историографии, существо социально-экономического и политического строя феодализма (прекарий, бенефиций, иммунитет, округ банна). Все сказанное Зелигером по этим вопросам не представляет собой принципиально нового в немецкой исторической науке, хотя некоторые уточнения в частностях его работа вносит.
Нас интересует в данном случае общая концепция Зелигера. Эта концепция может быть определена как политико-юридическая. Зелигер почти в такой же категорической форме, как и Белов, не признает за крупным землевладением самостоятельного политического значения. Вотчинная теория, «выводившая политическую силу из хозяйственной» (это на деле не совсем соответствует действительности), прочна в своей основе.
«Материальные отношения всегда влияют на социальные и политические... Но мы считаем неправильным выводить социально-политическое развитие просто из хозяйственных изменений. Крупное землевладение, как показывает наше исследование, только в той мере политически и социально значимо и влиятельно, в какой оно получает свои привилегии и полномочия прямо от государства»[111].
Вполне созвучно с концепцией Белова и следующее утверждение: «Как раз в древние периоды общественного развития определяющим являлось отношение отдельной личности или класса к государству, к носителям и представителям государственной власти» (подчеркнуто мной. – Н. К.) (там же).
Основное утверждение Зелигера против вотчинной теории сводится к тому, что публичная юрисдикция вотчинника строилась не на его землевладельческих правах, а на государственных полномочиях, на иммунитете. Само по себе землевладение не могло создать судебную и тем более политическую власть вотчинника. Эту власть дало вотчиннику государство.
По Зелигеру, никакая власть не рождалась сама собой из вотчинных отношений, она только передавалась от государства в вотчину: «Однако вотчинная и вся низшая юрисдикция – все, чем когда-то распоряжались франкские провинциальные чиновники, имеет своим началом государственное полномочие... Только в более позднее время местами устанавливается низшая юрисдикция на базе патримониальной власти» (там же, стр. 198).
До X в. иммунитетная юрисдикция еще совпадала территориально с вотчинной. Позже нарушилось и это совпадение: «Землевладение и юрисдикция совершенно расходятся» (там же, стр. 168).
Зелигер оспаривает не только политическую роль вотчины, но и ее социально-преобразующую роль.
Вотчина не уничтожила свободу. «Если старое представление утверждало, что в послекаролингское время свобода совершенно исчезла, а другое мнение доказывало, что вне вотчин она продолжала существовать, то я категорически утверждаю, что она существовала и в самой вотчине (там же, стр. 196).
Что это была за свобода, автор дальше поясняет: это особая подсудность (фогту и т. п.). Утверждение о наличии такой «свободы» понадобилось для того, чтобы опровергнуть тезис вотчинной теории об абсолютном господстве крепостного права при феодализме. В этом мы тоже видим полное единомыслие Зелигера с Беловым.
Концепция возникновения территориальных княжеств у Зелигера и его учеников отрицает вотчинную власть в качестве решающей силы в образовании территориальных княжеств[112]. Она признает за вотчинной только роль территориальной основы, способной вместить в себя политическую и судебную власть, делегируемую от государства. «Землевладение... есть повод, начало и территориальная основа для округа публичной юрисдикции»[113].
На территориальной основе вотчины только тогда может развиться власть территориального княжества, когда эта вотчина превратится в замкнутый округ банна (Bannherrschaft, Bannbezirk)[114].
Образование замкнутых округов банна совершалось в результате наделения крупного землевладения иммунитетом и судебным банном и представляет собой весьма длительный процесс; начало его он относит ко времени Каролингов (Зелигер усматривает примитивный округ банна уже в т. н. mithio)[115].
Ученик Зелигера Г. Обен, изучавший возникновение территориальной власти по материалам нижнерейненских областей[116], в некоторой степени отклоняется от этого мнения. Он считает источниками формирования территориальной власти ряд юридических институтов – права графства, иммунитет, фогство и судебный банн. Образование замкнутого округа банна рассматривается им в качестве важнейшего фактора территориальной власти. Но не всякий округ банна представлял собой территориальное княжество. Только обладание высшей юрисдикцией давало возможность создать территориальную власть[117].
В концепции Г. Обена имеется новый элемент, которого нет ни у Зелигера, ни у Белова. Г. Обен, как и Г. Гирш, допускает наличие у крупных землевладельцев судебной и политической власти без особого получения ее от государства[118].
Это так называемая «автогенная» теория присвоения иммунитета и высшей юрисдикции.
Не означает ли это возврата к некоторым положениям вотчинной теории, которую современная немецкая историография считает похороненной?
В самом признании «автогенного» развития юрисдикции нет ничего, нарушающего юридическую концепцию. Власть, которую присваивают явочным порядком крупные землевладельцы, понимается этими историками в том же духе, что и власть, «делегируемая» от короля. Ее происхождение не связывается с природой самой феодальной собственности, с феодальным производством. Но этого не признавала и вотчинная теория.
Мы рассмотрели основные концепции феодального государства в Германии, бытовавшие в немецкой историографии до конца первой четверти настоящего столетия. Эти концепции в той или иной степени представляли для своего времени господствующее мнение.
Смена этих концепций не может рассматриваться просто как результат «прогресса исторической науки», совершенствование методов исторического исследования и т. п. Это в известном смысле выражение изменений в политическом кредо буржуазии, показатель эволюции буржуазной идеологии периода промышленного капитализма и империализма. Патримониальная теория была выражением антибуржуазной реакции. Марковая и вотчинная теории явились своеобразным проявлением немецкого буржуазного либерализма, граничащего подчас с консерватизмом. Антивотчинные «публично-правовые» теории были реакцией на марксизм и «материализм» вотчинной теории; они свидетельствуют об усилении консерватизма и реакционности буржуазной идеологии[119].
