– Ради Бога, перестань! – прервал его Винтерфельд. – Я верю, что для твоего семейного счастья необходимо по крайней мере двенадцать параграфов. Но любовь, надо полагать, не упомянута ни в одном из них?

– Любовь приходит сама собой после свадьбы, – уверенно сказал молодой врач, – по крайней мере у людей благоразумных, и самыми лучшими браками оказываются те, при заключении которых принимаются в расчет характер будущих супругов и материальные условия. Как только я найду девушку, подходящую к моей программе, сейчас же сделаю предложение и женюсь…

Георг, положив руку на плечо своего друга, сказал:

– Милый Макс, я отлично понимаю, к кому относится вся твоя проповедь; к сожалению, она бесполезна. Разумеется, ты сам поймешь это только тогда, когда страсть перевернет вверх дном все твои параграфы.

– О, я не мечтатель! – возразил Макс. – Предоставляю мечтания другим. Кстати, как обстоят твои дела с твоей возлюбленной? Имеешь ли ты в виду и здесь для меня роль поверенного любовных тайн, а при необходимости и часового?

– Нет, Макс, об этом не может быть и речи! Я почти не вижу Габриэли и всего лишь единственный раз говорил с ней в присутствии ее матери. Губернатор окружил себя и свой дом настоящей крепостной стеной важной замкнутости, и нет никакой возможности преодолеть ее.

– Бедняга! – с состраданием произнес Макс. – Теперь мне вполне понятен твой элегический вид. Видишь, что бывает, когда принимаешь слишком близко к сердцу подобные вещи? Моя «программа» и мои «параграфы» вполне гарантируют меня от этого.

Георг взглянул на часы и сказал:

– Прости, пожалуйста, мне нужно идти в канцелярию. Скоро начнутся занятия. После трех я опять буду свободен и тогда приду к тебе. Может быть, проводить тебя до гостиницы?

Молодой врач предпочел проводить своего друга до места его службы, и они вместе отправились в путь. Оживленно разговаривая, они не заметили, как достигли подошвы замковой горы и здесь столкнулись с советником Мозером.

Последний жил в самом здании губернского правления, но ежедневно перед началом занятий совершал прогулку по городским улицам. С нее-то он и возвращался теперь. Он шел своим обычным медленным, мерным, торжественным шагом и с большим достоинством ответил на поклон своего молодого подчиненного.

– У вас утомленный вид, господин асессор, – начал он весьма благосклонно. – Даже его превосходительство изволил заметить и спрашивал меня об этом. По мнению его превосходительства, вы слишком много работаете и подрываете этим свое здоровье. И для добрых дел должна быть мера, вам следует щадить себя.

– Я довольно часто проповедую это своему другу, – заметил Макс, – но безуспешно. Он не обращает никакого внимания на мои врачебные советы.

– Вы – врач? – спросил Мозер, очевидно ждавший, что ему представят незнакомого молодого человека.

– Мой друг доктор Бруннов, – произнес Георг Винтерфельд, – советник Мозер.

Старый чиновник вдруг разом вынырнул из своего галстука.

– Бруннов… Бруннов, – повторил он, словно что-то припоминая.

– Вам знакомо это имя, господин Мозер? – спокойно спросил Макс.

С лица старика сразу исчезло благосклонное выражение, и он почти с ужасом резко ответил:

– В былое время это имя часто упоминалось, сперва во время революции, затем на суде и наконец в крепости, при бегстве оттуда одного из арестантов. Надеюсь, у вас нет ничего общего с доктором Брунновым, о котором я говорю?

– Совершенно напротив, слишком много общего, – с весьма учтивым поклоном возразил Макс. – Доктор Бруннов – мой отец.

Мозер торопливо отступил на несколько шагов, словно желая оградить себя от возможного соприкосновения с одиозной личностью, а затем повернулся спиной к Бруннову и обратил весь свой гнев на Винтерфельда.

– Господин асессор, – начал он уничтожающим тоном, – существуют чиновники… весьма деятельные и способные чиновники, которые почему-то не знают или не хотят признавать первого и самого священного долга каждого слуги государства – лояльности. Знаете вы таких чиновников?

– Не знаю… – как будто смутился Георг.

– Ну, а я знаю, – с необыкновенной торжественностью произнес Мозер, – и очень жалею их, потому что они в большинстве случаев являются жертвами заблуждения или дурного примера. Молодой человек нахмурился. Правда, он привык к подобным благочестивым проповедям своего начальника, но теперь, в присутствии своего друга, не мог смириться с нотацией и потому раздраженно ответил:

– Будьте уверены, господин советник, что я отлично сознаю свой долг, но об этом…

– Да, я знаю, что молодежь вся поголовно считает себя реформаторами и находит обязательным для себя быть в оппозиции, – прервал его Мозер, очень любивший кстати и некстати цитировать изречения своего начальника, – но это весьма опасно, так как оппозиция ведет к революции, а революция… – старый чиновник даже вздрогнул, – это нечто ужасное!

– Чрезвычайно ужасное, господин советник! – с особенным ударением повторил Бруннов.

– Вы находите? – спросил Мозер, несколько сбитый с толку неожиданным единомыслием.

– Безусловно, – подтвердил Макс, – и потому я нахожу, что вы поступаете весьма достойно, стараясь образумить моего друга. Я и сам часто говорил ему, что он недостаточно лоялен.

Мозер остолбенел при этих словах, произнесенных совершенно серьезным тоном. Он только что собрался отвечать, как вдруг опять нырнул в свой галстук и, приняв почтительно позу, вполголоса произнес, снимая шляпу:

– Его превосходительство!

Это в самом деле был губернатор, пешком направлявшийся в город. Он с холодной сдержанностью ответил на их поклон, мельком скользнул взглядом по Максу Бруннову, и затем обратился к Мозеру:

– Хорошо, что я встретил вас, господин советник! Мне нужно кое-что сообщить вам. Пойдемте на несколько минут со мной.

Мозер присоединился к губернатору, и они направились в город, между тем как молодые люди продолжали свой путь к замку.

– Вот это и есть ваш деспот? – спросил Бруннов. – Пресловутый и грозный барон Равен! Нужно отдать ему справедливость, у него очень представительная внешность. Какая княжеская осанка! И при том этот повелительный взор, которым он окинул меня! Сразу видно человека, привыкшего властвовать.

– И сгибать всех в дугу, – с горечью добавил Георг. – Мы только недавно снова имели случай наблюдать это. Весь город взволнован неслыханными полицейскими постановлениями, изданными губернатором. Он силой желает сломить оппозицию, которая становится все более и более мощной и грозной. Он дал этим пощечину всем жителям города.

– И добрые горожане Р. спокойно приняли ее?

– Что же им делать? Восстать против назначенного правительством губернатора? Это повлекло бы за собой тягостные последствия. А между тем, пожалуй, достаточно, было бы раскрыть правительству истинное положение вещей и обнаружить пред всей страной произвол и самоуправство представителя власти, злоупотребляющего вверенными ему полномочиями. Если бы это случилось, его падение было бы неизбежно.

– Или правительство вместо того устранило бы неудобного критика, что уже бывало, и не раз. Равен не похож на человека, которого легко свергнуть; при своем падении он по крайней мере увлечет за собой всех своих врагов.

– И все же рано или поздно это случится, – решительно произнес Винтерфельд. – Найдется же в конце концов такой смельчак!

– Не ты ли будешь им? Не глупи, Георг, и не суйся прежде других в огонь! Это может стоить тебе не только карьеры, но и жизни. Да и кроме того… разве ты забыл о том, что барон – опекун твоей обожаемой Габриэли? Если ты прогневаешь его, у него хорошее орудие в руках, чтобы на всю жизнь лишить тебя счастья.

– Барон сделает это и так, – мрачно возразил Георг. – Он безусловно постарается связать Габриэль каким-нибудь блестящим браком, и если только узнает, что я могу помешать этому, то мне придется ожидать всего наихудшего.