– Добрый вечер, Дженна… то есть миссис Мортимер. Добрый вечер.

– Как я рада наконец-то встретиться с тобой, Сьюзен.

– О, мне тоже очень приятно. Как же вышло, что прошло уже столько времени, а мы с вами так и не познакомились? Разве Ларри не следовало представить нас – хотя бы час назад?

– Разиня, правда? – сказала Дженна. – Ларри иногда бывает очень забывчивым. Работа такая.

– Ларри всегда говорит о вас.

– Не сомневаюсь.

Дженна подошла к одному из накрытых столов:

– Ты уже что-нибудь попробовала?

Дженна явно старалась подчеркнуть, что она здесь хозяйка. Сьюзен была преисполнена желанием показать себя благодарной гостьей и глупо соврала, пробормотав:

– Да, немного сыра.

– Но я не подавала сыр.

Сьюзен смутилась.

– Твоя мать здесь? – спросила Дженна, прекрасно зная, что Сьюзен живет в квартире Ларри на Келтон-стрит. На самом же деле в тот самый момент Мэрилин рыскала по улицам Энсино, надеясь найти машину Дона и надеясь найти самого Дона в баре с какой-нибудь потаскушкой, зная, что, вероятнее всего, найдет его попросту с бутылкой, что было в некотором смысле даже хуже.

– Нет. Какой замечательный вечер. Действительно красиво сделано.

Сьюзен чувствовала себя взрослой, произнося слова «красиво сделано». Она думала, что именно так выражаются богатые люди.

Дженна посмотрела по сторонам.

– Да, ты права, красиво, не так ли?

– Да и жираф!

– Этот жираф только что объел соседскую элитную хурму. Завтра придется платить кучу денег.

Дженна окинула Сьюзен оценивающим взглядом.

– Прозрачные туфли и телесного цвета колготки – стараемся, чтобы наши ножки сегодня выглядели подлиннее?

– Старый шоу-трюк. Я – «Мисс США» тысяча девятьсот восемьдесят пятого года.

– «Мисс Невада» тысяча девятьсот семьдесят первого года.

– Да ну, – улыбнулась Сьюзен. – Не может быть!

Дженна начинала ей нравиться.

– Да, да. А какую чушь я несла на этих конкурсах, – сказала Дженна.

– Я всегда считала, что быть «Мисс Вайоминг» хорошо тем, что, когда перечисляют штаты, тебя вызывают последней. Такая уж счастливая буква… так что я могла видеть ошибки других девушек и учиться на них.

– А тебе не приходилось завоевывать приз «Мисс Конгениальность»? – спросила Дженна.

– Мне? Нет, ни разу. Наверное, мне должны были бы присудить «Мисс Как я тут оказалась».

– А вот я всегда получала «Мисс Конгениальность».

– Правда? – заинтересовалась Сьюзен.

– О, эти монашки. Католическая школа. Я туда попала еще маленькой.

– Я не ходила в религиозную школу. Наша семья – сплошная деревенщина.

– Главное в католических школах то, что они приучают улыбаться, что бы ни творилось вокруг.

– Правда?

– Абсолютно.

Только теперь Сьюзен поняла, куда клонит Дженна.

Ларри заметил, что они разговаривают, и ринулся к ним.

– Дженна! Сьюзен! Я как раз дожидался особого момента, чтобы представить вас друг другу.

– Это точно, – сказала Дженна.

– Ларри, – сказала Сьюзен, – а я и не знала, что Дженна тоже участвовала в конкурсах красоты.

– Вообще-то это я обратила на тебя внимание Ларри, – сказала Дженна. – Я прочитала о том, как ты швырнула корону им в лицо. Я хотела послать тебе букет роз и подарок на память. Мне казалось, что для того, чтобы решиться сделать такое, нужно быть не человеком, а товарным поездом.

– Вы бы видели мою мать – она настоящий локомотив.

Ларри явно хотелось развести женщин.

– Сьюзен, – сказал он, – я хочу, чтобы ты поговорила с продюсером по фамилии Колин. Он англичанин, но может нам пригодиться и здесь. Дженна, позволь мне украсть у тебя Сьюзен.

– У меня нет выбора.

Ларри сверкнул улыбкой и проводил Сьюзен к дверям патио.

– Пока, Дженна, рада была познакомиться, – крикнула Сьюзен, обернувшись.

Ларри завел ее за угол и сказал:

– Боже.

– Ларри, я больше не могу с тобой встречаться, – сказала Сьюзен. У нее было такое чувство, будто ее тело поднимается в воздух, как шар с гелием. Нить была перерезана.

Ларри вытер лоб бумажной салфеткой, лежавшей на столе с минеральной водой.

– Поговорим об этом завтра.

– Ладно, поговорим.

Ларри стоял неподвижно и пристально смотрел на Сьюзен.

– Ты еще молодая. Это пройдет.

– Но я не хочу, чтобы это проходило.

– Это называется взрослеть. Пришлю тебе насчет этого подборку литературы.

– А вон Райан О'Нил, – сказала Сьюзен, чтобы сменить тему.

– Я вас познакомлю.

И дальше вечер пошел своим чередом. Сьюзен отхлебнула немецкой минеральной воды – какой-то «Шпрудель», название почти как у макарон, – подержала во рту и чуть не сожгла пузырьками язык – вкус у воды просто геологический. Она видела, как Ларри извивался и лгал окружавшим его людям, которые, в свою очередь, извивались и лгали ему.

– Сьюзен, это Шер.

– Привет.

– Сьюзен, это Валери Бертинелли.

– Очень приятно.

– Сьюзен, это Джек Клугман.

– Здорово. Привет.

– Сьюзен, это Кристофер Аткинс.

– Приветик.

– Сьюзен, это Ли Радзивилл.

– Привет.

Казалось, что вечеринка растянется на всю ночь, но, подобно большинству киношных мероприятий, она неожиданно закончилась около девяти. Сьюзен тогда не знала, что эта вечеринка окажется высшей точкой, которой ей удастся достичь в социальной структуре мира развлечений.

Наутро после вечеринки с жирафом машина заехала за Сьюзен в половине седьмого. Она устроилась на заднем сиденье и стала вспоминать слова своей сегодняшней роли. Она сыграла роль. Попозировала для рекламных фотографий вместе со своими телевизионными родителями и близкими. Поругалась с Ларри и вышвырнула его из квартиры на Келтон-стрит. Прошли дни. Ее решимость исчезла. Он снова впустила Ларри. Теперь она вызывала у самой себя отвращение. Она так и не завязала никаких крепких дружеских связей за время своего телевизионного блицкрига. У нее было два варианта: вернуться к Ларри или взять курс в открытое море, но это страшило ее. Любые разговоры на тему о Дженне или разводе натыкались на кирпичную стену, и каждый раз Сьюзен заканчивала беседу все более едко произносимой фразой: «Нет уж, это ты меня прости, Ларри. У тебя ведь сейчас на третьей линии Папа Римский».

Сьюзен никогда не была выдающейся актрисой, но в начале сериала ей еще была присуща естественность, которая бросалась в глаза и хорошо смотрелась на фоне игры ее партнеров – актеров с самого детства. Однако со временем естественность поистрепалась, и Сьюзен начала все больше обращать внимание на движения своего тела, на выражение лица, на слова, которые произносила, и на общее впечатление, которое производила на публику. Сейчас она стала глядеть на себя в тысячу раз строже, чем на любом конкурсе красоты. Ее встреча с Дженной на вечеринке с жирафом открыла в сознании некий шлюз, и играть она сразу начала из рук вон плохо. «Это как если бы какая-то часть моего мозга, – говорила она Дриме, – благодаря которой я хорошо играла, вся испортилась. Она сливается с той частью меня, которая врет. Я это чувствую. Допустим, мне нужно произнести какую-нибудь простую реплику, ну вроде: „Мам, я пошла на занятия в волейбольную секцию“, – и это звучит вымученно и неправдоподобно, как будто в словах есть тайный намек. На каждом эпизоде приходится делать безумное количество дублей. На студии думают, что у меня проблемы из-за наркотиков. Актеры считают, что от славы у меня помутилось в голове. А дело в том – и Ларри это знает, – что все это из-за Дженны и из-за того, что мы продолжаем лгать по-прежнему, и это отдаляет его от меня. Я чувствую себя сбитой с толку, и от этого все делается только хуже».

Сьюзен пригласили участвовать в «Корабле Любви». Он сыграла проходную роль в фильме о Джеймсе Бонде. Ее фотография появилась на обложке журнала «Seventeen». Ей удалили зуб мудрости, и она открыла для себя страну болеутоляющих средств. Она немного подлатала забор, отделявший ее от Мэрилин. Дрима тоже переехала в Лос-Анджелес и стала жить в квартире Сьюзен. Сексуальный пыл в отношениях с Ларри значительно поугас, и, как и предсказывал Ларри, Сьюзен повзрослела.