– Вы сегодня не на работе, мисс Арбель?
На девушке был строгий черный костюм, белая блузка с воротником-стойкой, с тесемками, завязанными в бантик. Черные колготки со швом, лакированные черные туфли на высоких шпильках. Блестящие каштановые волосы, белое накрашенное личико – модная куколка, какие дарят маленьким девочкам. Куколка с набором одежды.
– У меня начались компьютерные курсы.
– Кажется, я слышал. В центре Сандейз?
– Совершенно верно. Меня отпустили с работы на две недели, от дяди очень удобно ездить. – Лесли стояла, придерживая дверцу рукой в перчатке. – Кстати, дядя очень зол на вас. Ему вернули продукты, а мясо испортилось. Воняет ужасно. Дядя выбросил его на помойку.
Пораженный такой наглостью, Бёрден не нашелся что ответить. В это время возле дома напротив остановилась машина, из нее вышли девчушка лет трех и молодая женщина. Девочка постарше осталась сидеть в машине. У калитки стояла уже знакомая Бёрдену миссис Джаго. Приехавшая женщина была ее точной копией, только худая как тростинка. Наверняка дочь. У нее оказались черные кудрявые волосы по пояс, такие же густые, как у Сержа Олсона. Девочка, тоже длинноволосая и кудрявая, побежала к бабушке и прильнула к ней, словно маленькая ракушка к огромной скале.
Бёрден позвонил, но дверь долго не открывали. Потом раздались шаркающие шаги и стук трости. Пока он ждал на крыльце, молодая женщина и девочка сели в машину и уехали.
Сегодня Робсон еще больше походил на сову: нос крючком, губы поджаты, глаза маленькие, сердитые. Даже пестрый коричневый жакет напоминал птичье оперение. Робсон-сова стоял, опираясь когтистой птичьей лапой о трость. Бёрден вежливо поздоровался, но старик сразу упомянул испорченное мясо и потребовал компенсацию в размере четырех фунтов пятидесяти двух пенсов. Бёрден попросил составить жалобу в письменной форме. Закончив свою обличительную речь, Робсон начал жаловаться на больное бедро. С тех пор как умерла его жена, болит невыносимо, он даже сидеть не может и слышит, как хрустит больной сустав. Конечно, теперь ему приходится больше двигаться. А жена его так жалела, берегла. В другом городе ему давно бы уже сделали бесплатную операцию. Говорят, можно получить направление. Он вчера ходил в поликлинику. Но доктор отказал. Была бы жива Гвен, она бы за него похлопотала.
– Гвен сдвинула бы дело с мертвой точки, разобралась бы с этим доктором. Она выбила бы у него это направление. Но ее больше нет. Я буду болеть годами и в один прекрасный день возьму и отравлюсь.
Бёрдену показалось, что Робсон как-то чересчур озабочен своим артритом. С другой стороны, физическая боль отвлекает нас от нормальной жизни, и даже потеря близкого человека воспринимается иначе. И тем не менее. Когда они с Робсоном сели в кресла перед камином, Бёрден решил попробовать классический подход к свидетелю, начав с наводящих вопросов, и принялся осторожно расспрашивать, что рассказывала Гвен о своих бывших «клиентах». Но Ральф ничего не помнил, мол, это было давно. Бёрден попытался поднажать на Робсона, но это привело к тому, что старик снова заговорил о своем артрите, о замечаниях Гвен, откуда этот артрит взялся и о том, почему он заболел, а она нет. На этот раз Бёрден высказался прямо:
– Либо вы помогаете нам найти убийцу вашей жены, либо мы прощаемся.
– Не смейте так разговаривать со мной! – Робсон стукнул палкой об пол. И снова поморщился от боли.
– Тогда постарайтесь вспомнить, что рассказывала жена о клиентах. Я слышал, она была женщиной разговорчивой, ее интересовали люди. Ни за что не поверю, что она за обедом или ужином ни словом о них не обмолвилась. Например, что миссис такая-то хранит деньги в чулке, а мистер такой-то завел себе подружку.
Вот вам и наводящие вопросы. Робсон от такого напора только озлобился.
– Ни про каких старух с деньгами в чулках она мне не рассказывала.
Бёрден с трудом сдержался.
– Ну, хорошо, допустим. О чем же она вам рассказывала?
Робсон поморщился, пытаясь вспомнить хоть что-то. Со скрипом завертелись ржавые шестеренки старого мотора.
– На той стороне жил один пенсионер. Гвен очень жалела его. Она уже не работала в социальной службе, но все равно каждый день навещала старика. Заботилась о нем, как дочь родная.
Бёрден кивнул. Это он об Эрике Своллоу, Хайлендс, Берри-Клоуз, 12.
– Или, например, миссис Гудрич. Она была не такая уж старая, но страдала каким-то пороком сердца, что ли. Очень милая женщина, в прошлом концертмейстер. Гвен рассказывала, что у нее в доме красивая антикварная мебель, стоит кучу денег.
Джулия Гудрич, Пейстон-авеню, некоторое время назад переехала отсюда, мысленно отмечает Бёрден.
– А других не помню. Их были десятки – невозможно каждого запомнить по имени. Была еще женщина с тремя детьми от разных отцов, да еще и не замужем. Гвен долго сокрушалась по этому поводу. Помню старика, который жил на одну пенсию, а платил Гвен по пять фунтов только за то, чтобы она постригла ему ногти на ногах. Она подолгу у него сидела.
– Пять фунтов за то, чтобы подстричь ногти?
Очень интересно. Бёрден представил, что сказал бы на это Вексфорд. Что у них там было – эротические игры, а может, дело заходило и дальше?
– В этом нет ничего предосудительного, – обиделся Робсон. – Старик снимал носки, а Гвен подстригала ему ногти. Он к ней пальцем не притрагивался, она не такая. И ноги у него были чистые, как у младенца. А другого мужчину она купала. Имени я тоже не помню. Он был не старик, но перенес тяжелую операцию. Терпеть не мог медсестер и доверял только моей Гвен. Говорил, что в детстве у него была такая же добрая няня.
Теперь главное не давить на него, подумал Бёрден. А то сорвется.
– Подождите, я вспомнил еще одно имя. Старая дева, ее звали мисс Мак…
– Мисс Макфейл, проживала на улице Форест-Парк, – подсказал Бёрден. Робсон не удивился, откуда он это знает. Как и большинство людей, он считал всеведение полицейских само собой разумеющимся. Они задают вопросы, только чтобы подловить вас или поразвлечься.
– Да, совершенно верно. Мисс Макфейл. Она была богатой женщиной и жила в большом доме, который разваливался без хозяина. Был и сад: какой-то студент приходил во время каникул и возился там. Мисс Макфейл хотела нанять в дом Гвен, но та отказалась – из-за меня. Старушка предлагала сто фунтов в неделю, представляете, какие это были деньги четыре года назад? Вы шутите, сказала Гвен, но та ответила: нет, вы будете готовить, сидеть со мной, а я хорошо вам заплачу. Гвен чуть не согласилась, но я вмешался.
Робсон заерзал в кресле, и Бёрдену послышалось, что хрустит больное бедро. Лицо старика исказилось от боли.
– Надеюсь, это все? Вас больше ничего не интересует? – спросил он.
Бёрден не ответил, распрощался и уехал. Он помнил, что в списке клиентов напротив фамилии мисс Макфейл стоял крестик. Заскочил к себе домой, позвонил Вексфорду, справился о его самочувствии. После этого поехал на Эш-лейн, где вот уже два часа проходил обыск. А Клиффорд был на работе.
Дороти Сандерс встретила Бёрдена с убитым лицом:
– Они начали в девять и обещали управиться за два часа.
– Сейчас всего лишь десять минут двенадцатого.
– Тогда не надо было обещать.
– Они скоро уедут и не оставят никакого беспорядка.
В доме работали Дэвидсон и Арчболд. Арчболд указал на узкую крутую лестницу, ведущую наверх, и пожаловался, что много времени они потеряли на мансарде, где перерыли груду ненужных вещей, скопленных за долгие годы проживания. Бёрден кивнул и направился по длинному коридору к задней двери. Проходя мимо кухни, он увидел Дороти Сандерс. Она стояла у окна и смотрела на улицу, прислонившись лбом к стеклу. В дальнем конце сада стоял сарай – там сейчас работала Диана Петтит. Именно туда и смотрела Дороти: спина напряжена, плечи приподняты.
Бёрден вышел на улицу. Кругом одни лишь фермерские угодья, мокнущие под дождем. Вдали чернеет высокий двугорбый холм, над ним ползут низкие тяжелые облака. Там, за холмом, начинался Кингсмаркэм.
