— Вы находитесь в этом помещении минуту и сорок три секунды. Говорите же.
Сыщик проследил за взглядом хозяина: разумеется, он смотрел на большие вокзальные часы.
— Скажем так, речь пойдет о пасторе Нассмане…
— Я уже знаю об этом, и вы могли бы знать, что я знаю, — устало возразил Колмар. Теперь он набивал табаком черную, как смола, табачную трубку.
Пепельницей служила половинка кокосового ореха.
— Какие необычные емкости, — одобрил Тойер.
— Индия, — кивнул Колмар. — Мой отец был миссионером, что, впрочем, к делу не относится.
— Хампельманн тоже из Индии?
— Нет, он местный, прибежал ко мне сам. — Колмар усмехнулся, его зубы пожелтели от долгого курения, а в остальном он производил впечатление сильного мужчины. Фигурой он напоминал Тойера, но в отличие от сыщика епископ, со своей кудрявой седой головой и черными роговыми очками, скорее смахивал на процветающего художника-абстракциониста на склоне жизни, чем на представителя назареев и их экономических интересов.
— Разумеется, вы слышали о событиях в Гейдельберге…
Колмар кивнул:
— Да, разумеется. Брат Нассман опять пустился во все тяжкие с молодой женщиной, затем избавился от нее отвратительным образом и совершил самоубийство. — Епископ заговорил об этических проблемах своей церкви, словно о неисправном водопроводе.
— Должно быть, для вас это ужасно, — вырвалось у могучего сыщика.
Колмар не торопился с ответом.
— Не ужасней того, что сейчас творится в Ираке. Лично для меня. Многие наши духовные пастыри и прихожане считают, что мир гибнет, если пастор оказался убийцей. Я же считаю катастрофой любое убийство. А ведь они происходят непрерывно, всегда.
— Вы можете назвать себя духовным наставником? — высокопарно спросил Тойер.
— Этим пускай занимаются другие, — пожал плечами епископ. — Сам я, пожалуй, больше похож на менеджера.
Комиссар кивнул:
— А вы вообще-то верите, что Нассман мог совершить преступление? Ведь вы были знакомы.
— До того как я был избран на эту… — Колмар подыскивал нужное слово, — ну да, должность, я был старшим церковным советником и отвечал за подбор персонала в нашей земельной церкви. Так что я знаю практически всех пасторов.
— У вас ведь есть и пасторы-женщины?
— Их я тоже знаю.
Тойер глубже осел в кресло:
— Итак, еще раз: считаете ли вы Нассмана способным на такое преступление?
У менеджера потусторонних дел погасла трубка, и он снова зажег ее, молча и неторопливо.
«Сейчас он меня выгонит», — панически подумал Тойер.
— Пожалуй, нет, — наконец проговорил Колмар. — Я принимал у него устный экзамен. Он был старательный, зажатый, глуповатый, безобидный. Впрочем, зажатость свою он, пожалуй, преодолел. Возможно, он изменился. Вы ведь не просто так задали мне этот вопрос? Почему нам не поговорить обо всем, раз вы уж здесь?
Тойер почувствовал, что начинает нервничать, и это его ужасно разозлило.
— По-моему, существует такая вещь, как тайна исповеди. Я о ней знаю, ведь сам когда-то проходил конфирмацию, но давно…
— Существует, — с улыбкой подтвердил Колмар. — Лично я предпочел бы не слышать никаких интимных подробностей, но что поделаешь.
— С самого начала у меня странное отношение к этому делу. — Тойер прикрыл глаза и мысленно перебрал факты последних недель. — Мы нашли девушку, она лежала под стенами замка. Погибла в ночь на второе января. Ее тело подверглось осквернению уже после смерти. Посредством ветки. Это двойное безумие… Если бы преступник не сделал этого, мы так и застряли бы на самоубийстве. Роня, так ее звали, потеряла мать в прошлом… нет, позапрошлом году и попала к отцу, сухому и бездушному человеку, который ее не любил. Надругательство над трупом само по себе отвратительно. И к тому же преступник сильно рисковал. Ему повезло, что действительно все люди, которые живут возле стен замка и могли бы его видеть, уехали в отпуск либо продолжали отмечать Новый год. На месте происшествия мы не обнаружили ничего пригодного для генетической экспертизы… Немного позже ушел из жизни ваш коллега Нассман. Никаких признаков насильственной смерти, но в кармане лежало письмо Рони, из которого можно было заключить, что она беременна от него и пытается его шантажировать. Мое начальство… иногда с ним бывает трудно…
— У меня такие же проблемы… — сказал Колмар и с озорной улыбкой показал на небо.
— Так вот, мой директор решил, что дело завершено. Потом его отправили на отдых, а версия так и осталась официальной. К этому добавилась еще одна проблема: один глупый мальчишка из Мангейма обнаружил в декабре, что ему нравится все поджигать: сначала гараж, потом что-то еще, и вдруг сгорел пасторский дом Нассмана, прежде чем мы успели его обследовать. Этот пожар не укладывается в картину огненных шалостей парня, зато очень на руку убийце, желающему избавиться от всех следов. Глупая ситуация: мы арестовали парня, и он во всем признался, даже в поджоге пасторского дома. Я уверен, что его принудили к этому, но он все еще настаивает на своих показаниях.
— Но разве мог убийца рассчитывать, что поджог повесят на мальчишку? — проницательно спросил Колмар.
— Я тоже думал над этим, — солгал Тойер. — Пожалуй, мог, если он знал парня лично либо надеялся, что мы его не поймаем. Тогда можно считать огромным везением, что он попался нам в Гейдельберге вечером того же дня… Бывает ведь такое. — Тойер решил не упоминать про детали задержания. — Еще мы выяснили, что в доме отца Рони обосновался бывший террорист. Тридцать лет назад у него был роман с дочкой одного из ваших предшественников… как там ее звали…
— Сара Денцлингер, — епископ кивнул. — Я хорошо помню.
— Снова всплывает эта церковь, понимаете? Впрочем, этот экс-террорист расстался с жизнью в Базеле — несчастный случай, но вызванный ужасным страхом, перед кем — узнать теперь нелегко. Вы можете рассказать мне про эту историю с Сарой? Официально считается, что она пропала без вести на Ближнем Востоке, но до нас дошли слухи, что она никуда и не уезжала…
Колмар долго обдумывал что-то. Наконец покачал головой:
— Пастор Денцлингер был в Гейдельберге чуть ли не полубогом. Я узнал об этом — не мог не узнать, — когда пришел на его место…
Теперь он зажег дорогую сигару. Курил он непрерывно, не хуже Хафнера, но благодаря нескончаемому ассортименту табачных изделий такая зависимость меньше бросалась в глаза. Конечно, Хампельманн вскоре оказался окутан синеватой весенней дымкой.
— В своем приходе он почти не вел работу с молодежью, и когда первые студенты отпустили волосы и пошли на баррикады, он тогда… да, он взбесился от ярости. Что и понятно, ведь его единственную дочь — а он, вероятно, любил ее без памяти — тянуло к революционерам. И в конце концов он ее потерял из-за них. Вот так я считал до сих пор и не слышал ни о чем другом.
Тойер кивнул. Легкая головная боль заскреблась за его лобной костью.
— Мне тут приснился сон, в нем был ворон…
— Ворон или ворона?
— Ой, это я так, не обращайте внимания… Все сгущается вокруг узкого пространства, пустоты и каким-то образом вокруг этой Сары, что-то началось в семьдесят четвертом году и не прекращается до сих пор.
— Что тут удивительного, — усмехнулся Колмар, — мы все верим, что две тысячи лет назад нечто началось да так и не прекратилось до сих пор. Я нахожу интересными ваши слова о пустоте. Для современной теологии Бог — это пустота, да, полагаю, так можно сказать. Мыслящий атеист и просвещенный верующий думают почти одинаково. Только там, где атеист испытывает отчаянье и одиночество, мы представляем себе Нечто.
— Все это невероятно утешает, — произнес Тойер.
Колмар взглянул на часы, на этот раз на изысканные, которые носил на запястье:
— Денцлингер… Как я уже сказал, он был очень популярен. Хорошо произносил проповеди и считался по тем временам прогрессивным. Пожалуй, и в политическом плане он придерживался левей середины. Умел находить правильный тон в общении с людьми. С пожилыми дамами беседовал так, как они и ожидали от пастора, возвышенно и витиевато. С людьми среднего возраста разговаривал обычным, нормальным тоном, ветераны могли подробно рассказывать ему, как чуть не выиграли то или другое сражение… Вот только с подростками у него не очень получалось… Не знаю ничего про его происхождение, тут надо заглянуть в его личное дело… Насколько мне известно, в теологии он был подкован скорее посредственно. Зато много сил и времени отдавал каждодневной работе. Пока не исчезла его дочь.
