Проводник, казалось, угадал его мысли.
— Мы позволяем им курить. У нас другие проблемы. Мы тут все мучаемся.
Комиссар кивнул. Они почти обошли стеклянную будку.
— Летом тут просто невыносимо, — громко рассказывал надзиратель, которого явно не волновало, что его слышат заключенные. — Жуткая жара во всем здании. Люди быстро слетают с катушек. Нервы сдают. Те, что из предварительного заключения, регулярно поднимают бузу. Ведь они не выходят из камер кроме как на часовую прогулку… — Казалось, парень привык часто водить посетителей и отрабатывал привычную программу, хотя комиссар, разумеется, знал большую часть из того, что он рассказывал.
— Сейчас все на местах? Я-то думал, что днем многие работают.
— Сегодня почти все здесь. Работают только те, кто имеет отношение к кухне. Мастерские сегодня закрыты на профилактику — их обыскивают. Регулярно. Заключенные ухитряются устраивать там свои тайники.
Коридор предварительного заключения был отгорожен еще одной дверью. Общий гул, вызывающий в памяти пчелиный улей, приутих, зато теперь стали слышны разговоры в камерах. Некоторые заключенные что-то орали полицейским сквозь запертые двери, другие механически выбивали ритмы на дверях, окнах или стенах. К этому добавлялась громкая музыка, которая причудливо смешивалась, вырываясь в коридор.
— Вот мы и пришли, — произнес надзиратель и поискал нужный ключ в своей огромной связке. — Если хотите знать мое мнение, то парню место среди подростков, а не во взрослой камере. Он еще сущий ребенок. Хотя ему почти двадцать. Когда мне прийти за вами?
— Вы меня запрете в камере? — У сыщика перехватило дыхание от испуга.
— Я не могу тут долго оставаться. Через полчаса загляну опять, и вы тогда решите, нужно ли вам еще время. Да он не агрессивный.
— Я его знаю, — с достоинством сообщил гаупткомиссар. — Ведь это я его арестовал.
— А-а, — ухмыльнулся надзиратель. — Вы тот самый, на самокате?
Дверь отворилась.
Адмир сидел на своей койке, отвернувшись к стене. Даже теперь на нем был небесно-голубой хип-хоповский прикид, который и привлек к себе внимание комиссара. Когда полицейские вошли, он продолжал смотреть на стену и никак не реагировал.
Тойер услыхал, как за его спиной клацнул тяжелый запор. Взглянул на часы. Ему предстояло провести полчаса в заключении. Головная боль вернулась вновь.
— Я хотел привлечь к себе внимание, — проговорил Адмир, не поворачивая головы. — Я уже говорил про это вашим, несколько раз говорил.
Тойер молчал. В окне виднелся кусок основного корпуса и клочок неба. Пролетела пара птиц.
— Как же ты узнал про тот дом в Гейдельберге? — спросил комиссар.
— Утром того дня я купил в Мангейме газету «Рейн-Неккар-Цейтунг». Там был… э-э-э… снят дом пастора. Я прочел заметку, и мне тут же стало ясно, как привлечь к себе внимание. Я подумал, что подожгу дом, и все обо мне заговорят…
— Да, — согласился Тойер, — разумеется. Точно такой рассказ можно услышать, когда мы, копы, печатаем на компьютере протокол. Когда человек чего-то не понимает, он учит текст наизусть. Но ведь я тебя спросил, Адмир, а не кого-то там еще.
Мальчишка молчал. Сыщик огляделся по сторонам. Чем тут занимался такой на редкость тупой парень. Возле него лежали два журнальчика — «Браво», специальный журнал для фанатов хип-хопа, с другой обложки ухмылялся накачанный анаболиками культурист.
— Тебе удается здесь поспать? — спросил он тихо.
— Ну, более или менее, — ответил парень, все еще уставившись на стену. — Вот только иногда по ночам тут орут во всю глотку. Тогда уж не заснуть.
— У тебя ведь есть сестра, верно?
Кивок.
— Младшая сестра.
— Ты скучаешь по ней?
— Нет, не скучаю. Она меня доставала.
Несмотря на свой возраст, рассуждал он как ребенок, так что надзиратель был прав. Просто поджег что-то не в нужном месте: нулевая толерантность. Предварительное заключение во взрослой тюрьме. С другой стороны — его никто не принуждал поджигать дом. Идиот.
— Повернись, наконец, ко мне по-человечески, — резко приказал Тойер.
Адмир повернул голову. Правая половина его лица распухла, глаз почти заплыл.
— Что это у тебя с щекой?
— Когда-меня-арестовали-я-ударился-головой-о-железный-столб-уличного-фонаря…
— Я знаю, — раздраженно перебил его Тойер. — Ведь это я тебя и арестовал.
— Ах это вы! — Адмир равнодушно кивнул.
— Почему ты принялся все поджигать, Адмир? — Он схватил парня за плечо. — Ты и сам не знаешь? Или все-таки можешь мне о чем-нибудь рассказать?
Адмир глядел мимо него, на дверь.
— Я сидел на кухне, за столом; еще до Рождества. Слушал музыку, на полную громкость. Постучали соседи. Но когда звук включен на полную мощность, ничего не слышно. Вообще-то я всегда слушаю громкую музыку… Потом закричала моя сестра, маленькая. Так громко, что я услышал. Тогда я выключил музыку и пошел к ней. Она упала с кровати и ревела, вся мокрая. Мама придет в десять, сказал я ей. Утешить хотел. Я нервничал, злился, не хотел оставаться дома и ждать, когда вернется мать. Это всегда стресс. Почему ты то не сделал, почему это не сделал, а это не так сделал! Всегда одно и то же. Я решил устроить что-нибудь громкое, от скуки. Там, где мы живем, подвалы сделаны так: большая комната разгорожена досками. Точней, большое помещение. Подвал рядом с нами принадлежит семье с верхнего этажа, а дальше подвал Ребергов. Муж там в больнице, а жена почти не встает. К ним всегда ходит медсестра. И вот тогда я подумал… у меня появилась клевая идея…
Он замолк. Его посетитель кивнул:
— Ну? Что же потом?
— Реберг всегда привозит бензин из Люксембурга, там дешевле, и всегда в пятилитровых канистрах. Все об этом знают. Канистры стояли там. Я выдавил ножом запор из доски. Вышло легко… Я решил кое-что сделать. Назло всем.
Комиссар вздохнул:
— И после этого ты поехал в Гейдельберг? В Старый город? Твои родители уже были тут у тебя?
Адмир потряс головой. Вероятно, ему было больно, но такие болваны обычно бывают выносливыми.
— Мать… она почти не говорит по-немецки. Она не знает, как сюда ехать. Может, ей объяснят соседи, кто-нибудь из них. Я не знаю.
— А отец?
— Они развелись. Он женился на другой. Но мне кажется, он скоро придет.
— Где он живет?
Молчание.
— Я хочу знать, где он живет. Слушай, Адмир, мне что, твою мать об этом спросить? Мы ведь можем сделать это через переводчика. Тебе это надо?
— В Гейдельберге, — тихо прошептал Адмир. — В Старом городе, прямо за Карлстор, социальное жилье. Там, возле Герренмюле, последняя дверь. Фамилия отца Зуберович, такая же, как у меня.
Тойер усмехнулся:
— Догадаться насчет фамилии дело несложное, под силу даже полиции. Ты иногда навещаешь отца?
— Иногда да. — Адмир разглядывал пол. Серый бетон с какими-то пятнами.
— В тот день ты тоже был у него?
Адмир сначала молчал, потом:
— Мы приехали в Германию в девяносто пятом году, из-за войны. Отец был в лагере, потом мы бежали. А после начались ссоры. Потом родилась сестра, а он нас бросил и теперь снова женился. Жена опять из Боснии, и она вкалывает, а он бездельничает…
Надо дать ему разговориться.
— Сначала мы жили в Неккауэр-Хайме.
— Знаю.
— Да, потом переехали в Фогельштанг, потом в Рейнау, потом в Неккарштадт.
— И ты каждый раз попадал в новую школу?
— Да, но я не… в общем…
— Ты не очень часто бывал в школе?
Адмир кивнул. Тойер взял в руки журнал про бодибилдинг и открыл его наугад.
— Ну-ка, Адмир, прочти мне что-нибудь.
Парень с испугом посмотрел на него:
— Зачем это?
— Ну, скажем так: я полицейский и хочу услышать, как ты читаешь.
Покорно, но растерянно Адмир уставился на строчки:
— Бицепсы… бицепсы можно разными метрами…
— Тут написано «различными методами», — перебил его Тойер. — Адмир, я говорил с твоим бывшим учителем немецкого.
