– Его уже двое суток никто не видел в акрополе[16]! – сдержанность на миг оставила жену вождя.

– Может, он уехал на охоту… – нахмурился Марсагет. – Но я ведь ему запретил… Эй, кто там! – позвал вождь. – Конюшего Абариса немедленно ко мне!

Через некоторое время в комнату вошел высокий плосколицый раб и застыл в глубоком поклоне.

– Где Абарис?

– Господин отправился поохотиться на оленей.

– С охраной или один?

– Один.

– Куда он уехал?

– Господин не сказал.

– Запомни на будущее: если когда-нибудь Абарис будет уезжать один, без воинов, мчись во весь дух ко мне. И знай: от быстроты твоих ног будет зависеть продолжительность твоей жизни. Ступай!

– Слушаю и повинуюсь, великий вождь…

Раб вышел, а Марсагет заметался по комнате, словно раненый медведь. Затем, не глядя на испуганную Опию, выскочил во двор и почти бегом направился к загородке, где стояли лошади дежурных дружинников и один из его скакунов.

– Коня! – прохрипел на ходу. – Где мой конь, я вас спрашиваю?! Быстрее, ну!

Рабы-конюшие, завидев разгневанного господина, метнулись в разные стороны, распугав лошадей, до этого мирно жевавших охапки свежескошенной травы, разыскали его любимого буланого жеребца, вмиг оседлали и, с трудом удерживая застоявшегося красавца, подвели к вождю. Стремительно бросив не по годам крепкое тело в седло, Марсагет, безоружный и простоволосый, стрелой помчал по акрополю. В конце акрополя, у обрыва, вождь рывком осадил разгоряченного скакуна, соскочил на землю, почти бегом забрался на высокий вал.

Чарующая картина открылась перед Марсагетом. Атейополис раскинулся меж устьев двух небольших рек, впадающих в Борисфен. С трех сторон защищенный обрывистыми речными берегами, он жил обычной повседневной жизнью: дымились очаги хозяек и горных ремесленников, раздавался перестук кузнечных молотков, ржали лошади, между приземистыми деревянными хижинами резвились дети. Большое озеро, поросшее густым камышом, прикрывало почти половину южной части Атейополиса. Остальную часть защищал высокий земляной вал; у его основания серебрилась широкая полоса воды, заполнившая глубокий ров. По берегам озера раскинулись поля и огороды сколотов, темнели кучками вербы и тополя. С севера и северо-запада к Атейополису подступали дремучие леса, темно-зелеными ножнами сжимая светло-серое лезвие Борисфена.

Атейополис был древней столицей основанного царем Атеем государства сколотов. Расположенный на перекрестке торговых путей, он долго служил сколотам надежным пристанищем от набегов недружественных племен. Но постепенно, под нажимом племенных союзов сармат, сколоты теряли свои земли и уходили в Таврику, где хватало пространства, и где они находились под защитой царя Скилура[17]. Теперь Атейополис стали называть Старым Городом, в противовес новой столице государства сколотов в Таврике Неаполису – Новому Городу.

Акрополь находился в юго-западной части Атейополиса, на обрывистом берегу реки, примыкая одной стороной к внешнему валу. Во времена царя Атея дед Марсагета основал здесь укрепленное земляными валами поселение. Поверх вала поставили изгородь из толстенных деревянных кольев, вбитых в землю на четыре локтя[18]. Ненадежная это была защита при вражеских набегах: тучи зажигательных стрел сыпались на защитников, и сгорали дотла сухие колья изгороди. И дед, и отец Марсагета не раз ее чинили, новые колья ставили, да только короткой была их служба – до нового набега. После смерти отца Марсагет подсыпал валы поселения и акрополя. Стали они высотой свыше десяти локтей и толщиной у основания не менее тридцати. А вал акрополя укрепил сверху уже не кольями, а толстой стеной из кирпича-сырца. И рвы углубил, расширил; теперь, поди, в самом узком месте локтей двадцать наберется. Да только помогут ли стены и этот ров выдержать натиск сармат?

До режущей боли в глазах вглядывался Марсагет в степь, высматривая сына. Легкий ветерок катал по степи тугие ковыльные волны, в безоблачном небе тоскливо кричали чайки…

– Эй, Марсагет!

Вождь с недовольным видом обернулся на оклик. У подножия вала, положив тяжелую мускулистую руку на круп коня, стоял кривоногий коренастый воин. Его квадратное бородатое лицо с кривым носом было исполосовано шрамами, за что и прозвали его в дружине Меченым; он был побратимом Марсагета и одним из его военачальников.

– Что случилось? – спросил вождь.

– Пришел купеческий караван.

Марсагет спустился вниз.

– Откуда? – спросил он.

– Из Ольвии.

– Хорошо… Что привезли?

– Пока не знаю. Завтра торг.

– Пусть проследят, чтобы купцам ни в чем не было обиды. – Помолчал и уже тише, усталым и бесцветным голосом добавил: – Абарис… пропал.

– Как пропал? – встревожился Меченый – Абарис был его любимцем и воспитанником.

– Два дня назад уехал куда-то, наверное, на охоту, и до сих пор не возвратился.

– Один, без воинов?

– Один.

– Как же ты его отпустил? Забыл про сармат?

– Ты разве не знаешь Абариса? Разве не ты учил его быть настоящим мужчиной, воином? Смелый и своенравный.

– Да, но…

– Не отпускал я его. Только сегодня узнал об этом.

– Куда он уехал?

– Конюший не знает, а у ночной стражи еще не спрашивал.

– С твоего позволения, вождь, возьму дружинников и поищу Абариса у Борисфена: я знаю, где его любимые охотничьи угодья. А заодно и стражу порасспрошу.

– Поезжай.

Давно затих топот коня Меченого, а Марсагет еще долго стоял, бездумно уставившись ему вслед. Затем сокрушенно покачал головой и тихо посвистел, подзывая коня.

Жеребец, щипавший скудные остатки выгоревшей травы, заржал и, подбежав на зов хозяина, ткнулся бархатистыми ноздрями в лицо. Марсагет вскочил в седло и шагом поехал обратно.

Возле коновязи бросил поводья конюшему, приказал:

– Напоить…

И медленно побрел в дом.

Слуги заждались повелителя: завтрак уже подогревали несколько раз – вождь любил все горячее. Взял из рук виночерпия серебряный ритон[19] в виде бычьей головы, доверху наполненный оксюгалой[20], и, не отрываясь, выпил до дна. Отшвырнул его в сторону, не присаживаясь на заботливо пододвинутую кошму, взял пшеничную лепешку, пожевал. К мясу не притронулся, знаком приказал убрать. Побродил по комнатам, бесцельно тыкаясь из угла в угол.

В одной из комнат ему попался на глаза старинный акинак, дедово наследство; он висел рядом с панцирем и боевым щитом. Сам царь Атей подарил этот акинак своему побратиму, деду Марсагета, в дни боевой молодости, а тот, уходя в последний поход, оставил его сыну, отцу вождя. Вместе сражались побратимы в дальних походах, вместе пошли, не убоявшись гнева богов и жестокой казни в случае неудачи, против трех царей, правивших сколотами в те далекие времена. Тогда кровавые междоусобицы ослабляли военную мощь сколотов, и великий Атей, разгромив боевые дружины царей, объединил сколотов в одно государство, границы которого перешагнули реку Истр[21]. Вместе воевали, вместе создавали государство, вместе погибли в последнем бою с царем Македонии Филиппом.

Марсагет бережно снял со стены драгоценную реликвию и залюбовался ею, дивясь искусству мастеров. Железный обоюдоострый клинок отливал волнистой голубизной, массивная золотая рукоять с навершием в виде двух бычьих голов светилась в полутьме; ножны из черного, крепкого, как железо, дерева украшали золотые чеканные пластины с фигурками четырехлапых крылатых чудовищ, а на выступе для крепления акинака к поясу, под рукоятью, распластался в полете золотой Священный Олень – как мысль пронзает пространство, так и акинак должен молниеносно вылетать из ножен, чтобы поразить врага…