– Да… – ответил главный жрец, чувствуя, что отступать некуда: этот знаменитый варвар досконально знал каноны дипломатии и превосходно разбирался в душевных порывах собеседника.

Тихон облегченно вздохнул про себя – один из главных вопросов разрешен удачно.

– Второе: нужно вооружить отряды роксолан царя Гатала, – продолжил тавр. – Разумеется, тайно. Определенные суммы будут выделены Понтом, ну а часть – небольшая – составит вклад ольвиополитов в общее дело освобождения от скифского владычества, – безжалостно закончил свою мысль Тихон, зная наверняка, что упоминание о деньгах не очень понравится прижимистому жрецу храма Аполлона Дельфиния.

Но тот на удивление спокойно отнесся к словам Тихона, мгновенно прикинув, во что примерно обойдется это казне храма и откуда можно почерпнуть большую часть сумм.

– Мы окажем помощь, – подтвердил свое согласие жрец.

– И третье: надо склонить на нашу сторону вождей сатархов. У них имеется достаточно внушительный флот, чтобы блокировать суда царя Скилура в ольвийской гавани. Для этого тоже потребуются на первых порах определенные суммы. Мы попытаемся привлечь к этому делу и Боспор – он не менее Понта заинтересован в разгроме варваров Скилура.

Герогейтон слегка поморщился – жадных и необузданных сатархов он не любил и презирал всей душой. К тому же жрец сознавал, что основная тяжесть в этих переговорах ляжет на его плечи, а значит, ему-то на первых порах и придется раскошелиться, так как по его сведениям казна Боспора как две капли воды напоминала ольвийскую: постоянно пустовала из-за непомерно большой дани, которую вынудил боспорцев платить скифам царь Скилур. Но выбирать не приходилось, и, поколебавшись, жрец признал доводы Тихона рузумными и согласился, скрепя сердце, быть посредником Понта в переговорах с сатархами.

– Позволь мне от имени царя Фарнака I Понтийского выразить тебе, о многомудрый, глубочайшую признательность, – с низким поклоном поблагодарил Тихон старца.

– А скажи мне, Тихон, почему царь Фарнак не хочет послать войска, чтобы одним ударом покончить с владычеством Скилура в Таврике? Думаю, в этом случае и Боспор не останется в стороне, – вопросительно посмотрел жрец на тавра.

– Мы об этом думали. И решили, что такой возможности у нас пока нет… – ответил Тихон, хмурясь.

Герогейтон понял недосказанное: внутренние волнения среди подвластных Понту племен и, главное, происки тайных врагов царя Фарнака, уже не раз покушавшихся на его жизнь, заставляли предусмотрительного властелина держать свои войска в полной боевой готовности в основном около Синопы.

– И еще одно, – неожиданно смиренно обратился тавр к Герогейтону. – Мне лично очень нужна твоя помощь…

Дамас в полном боевом облачении стоял у края большой могилы, где на куче хвороста лежали трупы воинов, погибших во время ночного боя со сколотами. Их было много, в том числе несколько его телохранителей и дружинников из племенной знати. По случаю предстоящих сражений на военном совете было решено церемонию похорон провести как можно быстрее – сжечь погибших по-старинному обычаю воинственных предков. Хмурое лицо вождя языгов временами кривил нервный тик, и темные глаза вспыхивали огоньками едва сдерживаемой ярости. Свежая полоска шрама от еще не зажившей раны, полученной в схватке с Абарисом, перечеркивала левую щеку квадратного бородатого лица Дамаса, черные жесткие волосы были спутаны, жилистые короткопалые руки судорожно сжимали знак власти вождя племени – бронзовый топорик в виде оскаленной волчьей морды, священного тотема языгов.

Безмолвный Дамас наблюдал, как воины посыпали дно ямы мелом для очищения погибших, когда они предстанут перед солнцеликим божеством, как положили туда кусок серы и кремневое огниво (дань божеству домашних очагов), как поставили большое каменное блюдо-алтарь, натертое красной глиной – символ оживляющей крови и предстоящих жертвоприношений, как бросали в могилу передние ноги приготовленных к похоронной тризне баранов (даже не смогли положить, согласно обычаю, несколько обезглавленных туш из-за нехватки продовольствия), как ставили большие горшки с вином, забрасывали яму дровами и хворостом, как укладывали поверх сушняка тела погибших, а возле них оружие и уздечки их лошадей… Позади Дамаса в таком же безмолвии стояли спешенные воины отряда, знать. По другую сторону могилы, на широкой, тщательно расчищенной от травы площадке высились походные котлы; в них уже лежало приготовленное к варке мясо жертвенных животных – баранов и лошадей. Ждали знака главной жрицы.

Наконец со стороны лагерных кибиток послышалось громкое заунывное пение. Около десятка жриц медленным шагом приближались к могиле. Впереди шла главная жрица племени языгов, высокая костистая женщина с татуированным лицом и длинными распущенными волосами, окрашенными в священный красный цвет.

В руках она держала небольшое каменное изваяние солнцеликого божества, вымазанное кровью жертвенных животных. За нею, скорбно опустив головы, шли младшие жрицы, одетые в черные короткие плащи. Лица их были в ритуальной раскраске. Они несли небольшую зажженную курильницу и две бараньи головы. Скорбная мелодия бередила души воинов, низкие гортанные звуки витали над степью, поднимаясь к хмурому ненастному небу. Где-то вдалеке громыхал гром, над лагерем сармат кружило воронье.

У края могилы жрицы остановились. В полном безмолвии высыпала главная жрица часть горящих углей из курильницы на кучу хвороста, где лежали погибшие. Сухой ковыль задымился, вспыхнул, затем загорелся сушняк, и вскоре высокий огненный столб взметнулся над могилой. Бормоча заклинания, жрица швырнула в огонь бараньи головы; и только тогда задымили костры и под котлами.

Когда мясо сварилось, воины получили по небольшому куску. Запивая вином, торопливо проглатывали свою долю, не забывая при этом бросить в погребальный костер несколько крохотных кусочков мяса и брызнуть вина в жертву богам и покойникам. Затем, набрав полный шлем земли, каждый воин высыпал ее на могилу. Вскоре высокий холм прикрыл останки погибших. Громкие крики военачальников, звон оружия, лошадиное ржание наполнили лагерь сармат. Отряды строились в походные порядки и в клубах пыли уходили в степь. Дамас двинул войско на сколотов…

Тимн, придержав разгоряченного бегом коня, внимательно осмотрел горизонт. С небольшой возвышенности, на которой он находился, была видна сверкающая дуга мелководной речушки, притока Борисфена, редколесье по ее берегам и степь в ржаво-желтых солнечных подпалинах.

Пусто. Лишь вдалеке, у самого горизонта, Тимн заметил быстро передвигающиеся точки.

Присмотревшись, узнал диких лошадей-тарпанов. Что их напугало? Прикинул, откуда бежит табун, начал всматриваться в ту сторону. Вроде все спокойно, но почему там кружит воронье?

Тимн знал, что неподалеку находится один из тайных передовых дозоров. Тщательно укрытые в неглубокой балке лошади дозорных сколотов не были видны даже с холма, где находился Тимн. Там же была и большая куча хвороста для сигнального огня, хорошо замаскированная травой. Кузнец долго раздумывал – показаться или нет на глаза дозорным? – но переборол в себе чувство неуверенности и даже боязни перед будущим, неотвратимо приближавшимся с каждым шагом его скакуна в сторону Старого Города, и тронул поводья, направляя коня к балке. На худой конец, решил Тимн, передам весточку жене и детям, а также Марсагету и повременю с возвращением.

Дозорные его не выдадут – там такая же голытьба, как и он сам.

Неожиданно кузнец рывком натянул поводья – несколько хрупких березок прежде скрывали от его взгляда нечто такое, что теперь заставило бывалого следопыта насторожиться. Высокая, выгоревшая на солнце трава невдалеке от балки шевелилась как-то странно, не в такт с легкими порывами ветра. Стараясь понять причину этого явления, кузнец какое-то время пристально наблюдал за окрестностями балки. Затем, приняв решение, спешился, уложил коня возле березок, не забыв при этом привязать его, потому что чужой скакун еще не признавал Тимна за хозяина и мог просто-напросто сбежать, и нырнул в траву у подножия холма.