Сейчас сниму блокировку, и можно будет набрать послание. Только вот интересно, что писать и кому? «Привет Кери, сейчас прыгну в койку к Дидье Лафиту. Что скажешь? Энджел». Ага, точно, чтобы через пару дней оказаться в ее колонке «светских бредней». К тому же я и так знаю, куда она меня пошлет. Тогда: «Приветики, Мег, как поживаешь? Дидье поцеловал меня, я вся пылаю страстью. Это нехорошо? Целую, Энджел». Тоже не годится – я разрушу все представления Мег об идеальной паре, коей мы с Коннором, на ее взгляд, являемся. Подружка моя всю жизнь мечтала о таких отношениях, и довольно безуспешно. Что ж, остается мамуля – да только она о факсе-то ни разу не слышала, а об электронной почте я и вообще молчу. Папа не верит в существование мобильных телефонов, а Коннор – хм, даже если его мобильник и примет в Штатах, не думаю, что сейчас удачное время высылать ему полный отчет о текущих событиях, верно? Может, ему вообще недосуг: почивает на пышных подушках Трули.

Вдруг телефон, внезапно ожив, испускает два коротких гудка, и, выскользнув из моих рук, громко шмякается на пол. Незнакомец напротив, презрительно усмехнувшись, утыкает взгляд в газету. Пока шарила по паркету в поисках трубки, чуть со стыда не сгорела. Наконец, готово: надпись на экране уведомляет, что на автоответчике есть не прослушанное сообщение – видимо, кто-то звонил, пока я сидела в ресторане с отключенным сигналом. В последний раз мельком взглянув на лифт – все без изменений, – набираю номер голосовой почты. Сейчас я готова выслушать что угодно, лишь бы время скоротать, пока окончательно не превратилась в дерганую психичку.

– На ваш номер поступило одно новое сообщение, – объявляет механическая дамочка.

Прикладываю трубку к уху и слушаю. В сиплом голосе я моментально узнаю голос отца; его язык заплетается. Папуля всегда терпеть не мог автоответчики; удивительно, что вообще решился заговорить.

– Ал… алле? Алле, Энджел, ты меня слышишь? – Он помедлил. – Как бы это, хм… – Он кашляет – Я… Дело такое, я тут смотрел футбол, и «Мазеруэлл»… – Настоящий приступ кашля. – Выиграли.

Отец так взволнован победой любимой команды, что у меня слезы умиления на глазах выступают: нехитрые старику остались радости.

– Два-один, сыграли в последнюю минуту. За тридцать се… секунд до свистка; здорово. Как же это, – отвожу телефон от уха: отец заходится жутким кашлем, – я решил немного от… отпра… отпраздновать.

– Нетрудно догадаться, – цинично комментирую я.

– Ну и пропустил – подумал, пара рюмочек не повредят. Отличный вечерок выдался: давно так не гулял.

Плотно сжав губы, выслушиваю, как человек, который когда-то казался мне самым лучшим на свете, пытается меня убедить, что здорово проводить вечер перед телевизором один на один с бутылкой, глядя, как выигрывает его любимая шотландская команда. Веселья хоть отбавляй. Мне вдруг стало неловко перед стариком: вместо того чтобы купаться в роскоши, начисто забыв о своих корнях, надо было его навестить.

– Давненько не веселился, – повторяет он, натужно вздыхая. – Только что-то мне нехорошо. Я хотел попросить тебя: может, приедешь? Я… – Он опять кашляет. – Кажется, я болен.

Кровь в жилах стынет. Конечно, он болен, и диагноз ясен: беспробудное пьянство. Однако позволю себе напомнить, что Стив Найтс принадлежит к поколению людей, которые считают болезнь проявлением слабости. Отец никогда не жалуется на здоровье. Все накопившиеся за вечер страхи и волнения хлынули в вены взрывом адреналина: беда!

– Ты меня слышишь? – спрашивает он слабеющим голосом. – Прости, Энджел.

– Папа! – вскрикиваю я, не помня себя и начисто позабыв о незнакомце, с укоризной взирающем на меня из противоположного угла.

Страх обернулся паникой, когда барабанную перепонку обволок жалобный вскрик, и связь прервалась.

– Нет. Только не это. Почему именно сегодня?! День так прекрасно начинался, а теперь… – сижу, уставившись в трубку, застывшую во вдруг ослабевшей руке.

– Ваш ящик голосовой почты пуст, – равнодушно сообщает механический голос.

– Нет! – взвыв, вскакиваю с дивана.

Цокая на каблуках, бросаюсь к лифту.

Отчаянно колочу по кнопке вызова, моля, чтобы двери скорее открылись, а по щекам льют слезы – я их даже не чувствую, просто вижу свое отражение в лакированной до блеска стенке дверцы. Онемела. Но тут, звякнув, двери плавно расходятся, и я кидаюсь в объятия стоящего в кабине мужчины.

– Помоги, Дидье, помоги, – рыдаю я, указывая на выход. – С папой плохо. Боюсь, он умирает.

Теперь я знаю, что чувствует жертва в клешне лобстера: острая режущая боль до самой кости. Эта же самая боль терзает меня теперь: мы мчимся на запад от центра города в сторону Пейсли, где живет отец. Водитель Дидье наитию оценил ситуацию и выжимает из авто все сто, как Делориан в фильме «Назад в будущее». Того и гляди, машина воспламенится, и мы, как Майкл Джей Фокс, выскочим целехонькие в другое время – туда, где плохого не случается и жизнь устроена проще. Не укладывается в голове: я мчусь отцу на выручку в лимузине высшего класса и притормаживаю у серого шлакобетонного дома на улице, где подобные авто столь же редки, как летающие тарелки. Я могла бы посидеть и призадуматься над значением происходящего, о том, какая бездна простирается между моим миром и миром Дидье, – только мне сейчас не до того. Водитель едва успел притормозить, а я уже, распахнув дверцу, выскакиваю на тротуар и припускаю к дому.

– Папа, это я, Энджел! – кричу я, яростно стуча в дверь. – Папа! Ты там? Живой?

Жму кнопку звонка, не отвечают – должно быть, села батарейка. Тогда начинаю во всю мочь барабанить в дверь кулаком. Обегаю дом с фасада и заглядываю в окно кухни, но и там отца не видно. Рассмотреть, что творится в гостиной, невозможно – обзор закрывает марлевая сетка, косо свисающая с проволоки над окном.

– Я его не вижу, – обращаюсь к Дидье, который отчаянно молотит кулаком в дверь, выкрикивая имя моего отца.

– Ты только не волнуйся, что-нибудь придумаем, – пытается утешить он, обнимая меня за трясущиеся плечи. – Все будет хорошо.

– Да какое там «хорошо», – громко всхлипываю я. – Он в доме и не слышит. Боже, что с ним случилось, Дидье? ПАПА!

Вот бы разбить окно, вышибить дверь – что угодно, только бы проникнуть внутрь и спасти отца.

– Ну, зачем я оставляла его так надолго, – кляну себя сквозь рыдания, – ему нельзя, он так мучится в одиночестве. Вышиби дверь! – взвизгиваю я, увидев водителя лимузина, который, выйдя из машины, оказался ростом со снежного человека.

– Non,[91] подожди, – решительно говорит Дидье. – У кого-нибудь есть ключ? У друзей, соседей?

– Что? А-а, нет. Он вообще ни с кем не общается. Почему ты так спокоен?!

Силой высвобождаюсь из его крепких пальцев и бегу в располагающийся позади здания палисадник. Отыскав среди замаскированной под альпийскую горку кучи мусора кирпич потяжелее и занеся его над головой, бреду к двери. Я чуть не разбила вдребезги окно – как вдруг объявляется соседка, внушительного вида женщина в розовом спортивном костюме из велюра, с приклеившейся к нижней губе сигаретой.

– Тише ты, глупая, – сипит она. – Положи булыжник, а то поранишься, чего доброго. Ну и подняла же переполох.

Кирпич застыл над моей головой.

– Там папа! – выпаливаю я, покачиваясь перед ней с кирпичом в руках. – Мне надо попасть к нему.

Женщина переводит взгляд на соседнюю дверь и пожимает плечами:

– А-а, к старику верхнему, что ли? Как там его зовут… Прости, цыпуль, но его уже нет.

Роняю кирпич – к счастью, не на себя – и, пошатываясь, пячусь назад на негнущихся ногах. Не упала я только благодаря Дидье, который вовремя меня подхватил.

– Как? – всхлипываю я. – Не может быть. Он не умер!

Дамочка тушит сигарету о подошву шлепанца.

– Не-а, не умер, курочка. В больницу забрали. Выглядел он неважнецки – всех соседей перебудил, пришли помочь ему. Мои крохи чуть от страху не обделались. «Скорая» подоспела, ну и забрали. Ты бы съездила, проведала бедолагу. Кажется, в «Ройал Александер» его забрали.