Сама же Хламидия, смерив меня взглядом, разочарованно фыркает:

– «Энерджи-FM»? Фи-и. Какой тогда смысл с тобой водиться?

Хм, плохо для самооценки – ой, как плохо. Ведь никогда не любила втираться в чужие тусовки – дернул же черт!

– Что ты здесь делаешь? – напоследок интересуется Хламидия, явно давая понять, что это последний вопрос к недостойной внимания «пустышке».

«Слушай, дорогуша, хорош крутиться вокруг да около, выкладывай уже, наконец!»

– Что делаю? Все проще простого…

А правда, что я здесь забыла? Много радости: чтобы человека на посмешище выставляли из-за того только что его одежда не продается на бриллиантовых вешалках? Мне было так хорошо здесь, весело, у меня словно глаза на мир открылись; я неожиданно окунулась в непривычную для себя роскошь. И вдруг, надо же такому случиться, неожиданно приходит понимание, что остались все-таки на нашей загаженной матушке-земле места, где недостаточно быть просто приятным в общении, трудолюбивым и целеустремленным человеком, отзывчивым к чужим бедам и проблемам. Попросту недостаточно.

И вот, будто в школе, натерпевшись в очередной раз унижений от главной заводилы плохих девочек и ее натасканных подручных, бормочу нечто вроде извинений за эгоистично потребляемый кислород и, затравленно уставившись в собственные мокасины, разворачиваюсь, чтобы уйти… Лучше бы надела радужные туфли: они всегда приносят мне удачу. Уворачиваясь от сыплющихся вслед, почти осязаемых уколов и нарочито громких комментариев, в которых неизменно присутствуют слова «Энерджи-FM», «дешевка» и «диджей», закидываю за спину мини-рюкзачок – и тут на мое плечо ложится сильная рука.

– Прости, что заставил тебя так долго ждать, cherie, – улыбается Дидье, добавляя на самое ушко: – Меня задержали; эти люди цепляются, как пиявки, я не мог освободиться.

– Да ничего, – пожимаю плечами, не поднимая глаз.

Он разворачивает меня лицом к злопыхателям.

Даже Хламидия так вытянула шею, что голова наконец показалась. Да, перепугалась она крепко.

– Друзья, вы уже познакомились с моей дорогой спутницей? – спрашивает Дидье.

Думаю, он хотел сказать: «Дорогие друзья, вы уже познакомились с моей спутницей?», но кто я такая, чтобы спорить?

– Ее зовут Энджел, она не только дочь лучшей подруги моей матери, но и моя подруга, моя личная преподавательница, медсестра и особая гостья нашей вечеринки.

– Уй, – сквозь зубы процедила Хламидия, – с таким послужным списком можно заменить целое бюро добрых услуг.

– Touche,[74] моя дорогая, – подмигиваю ей, неторопливо проплывая мимо этой шайки под ручку с Дидье. – Надеюсь, вам нравится моя скромная вечеринка.

Чувствую себя королевой!

Дидье любезен и внимателен, с ним не соскучишься, и он весь как на ладони. Вот он какой, настоящий Дидье Лафит. Я знаю, все люди настоящие, и даже знаменитости, за редким исключением (не будем упоминать членов семьи Джексонов), но порой очень трудно бывает рассмотреть под маской какой-нибудь выдающейся персоны, будь то мужчина или женщина, их подлинное лицо. Следующие два часа я, кропотливо пробираясь в сложных и запутанных лабиринтах его личности, пытаюсь разгадать, что представляет собой Дидье; мы устроились в укромном уголке палубы, и хозяин вечеринки не отходит от меня ни на шаг, исполняя любое мое желание. Если я голодна, он достанет мне поесть, если хочу пить, тут же передо мной возникает наполненный жидкостью фужер, замерзла – накинет на плечи куртку. Надо сказать, что для этого ему вовсе не обязательно сходить со своего места, потому что достаточно щелкнуть волшебными пальчиками, и любое поручение тут же будет исполнено. Изысканно-утонченная публика (звездная братия) постепенно расходится, разочарованно чмокая друг друга в щечки, на судне становится тихо, и ярче разгораются прежде незаметные, будто сказочные огоньки, сияя для нас точно персональные звезды. Солнце заходит, и с ним опускается температура, рядом появляются две дымящиеся чашечки горячего шоколада со взбитыми сливками и редкостным по своей красоте зефиром. Делаем по глоточку, обжигая языки, и сидим, обнявшись, точно старые знакомые. Говорит в основном он, а я слушаю – уж если я и получила что-то полезное от своей профессии, так это умение слушать: слушать громогласного Кувалду и извечного оппонента Малкольма. А Дидье интересно рассказывает, и жизнь его так не похожа на мою.

Как выяснилось, вырос он в Бордо, и Мари-Пьер воспитывала сына одна: отец его оказался не более чем донором спермы, правда, не в официальном смысле слова. В восемнадцать мальчишка сбежал в Париж и сразу же заключил контракт с модельным агентством на Елисейских Полях, где тут же принялся оттачивать искусство страстных взглядов, которые теперь украшают обложки его альбомов. Но его единственной и неизменной страстью оставалась музыка: он писал песни, пел и в свободное время репетировал с приятелями-музыкантами. Однажды талантливого юношу заметил агент, работающий на одну из звукозаписывающих компаний; не успел Дидье опомниться – и вот он уже в верхних строчках хит-парадов.

Послушать его – так все получилось легко и просто; в двадцать пять он уже модель, поп-звезда и просто очень богатый молодой человек. Бывают же везунчики. Сейчас ему тридцать, а у него уже собственный пентхаус в Париже и отдельный дом на побережье в Биаррице, а также четыре автомобиля (мы говорим далеко не о «фиате уно»), два гоночных мотоцикла, приличная коллекция картин и растущая популярность.

Мы переходим к разговору о его работе, и я, навострив уши, жду удобного случая сделать решительный бросок и рассказать ему о своей жизни, о своей программе и объяснить, зачем я появилась в шотландском офисе Би-би-си. Ведь если говорить начистоту, именно затем я здесь и нахожусь – ну и, конечно, чтобы ублажить мамочку. Так что, глубоко вздохнув и стараясь побороть подкатывающую от волнения тошноту и головокружение от выпитого шампанского, готовлюсь задать главный для меня вопрос. Теперь мне, кажется, стало понятно, отчего Коннор так дергался, когда делал предложение. Разумеется, по важности эти вещи несопоставимы, но все-таки от ответа Дидье зависит очень многое в моей жизни. Ну, поехали, мой новый французский друг, не подведи.

– Дидье, – начинаю я осторожно. – Ты не мог бы сделать мне одолжение?

– Bien sur,[75] Энджел, – кивает он, холеной рукой откидывая с лица длинную прядь волос. – Еще шампанского?

– Спасибо, нет. Я просто…

– Ты не проголодалась?

– Что? Нет, не беспокойся. Я хотела…

– Озябла? Если хочешь, можем зайти в каюту.

– Нет, я…

Засмеявшись, он опускает безупречную ладонь на мою ногу, пресекая всяческие попытки возразить.

– Ха, именно это мне в тебе и нравится, Энджел, – говорит он, светясь от радости и не давая мне вставить ни слова. – Тебе так мало нужно.

– Разве? – Я с трудом сглатываю, пытаясь унять дрожь в коленке, на которой лежат его длинные пальцы.

– Oui, тебя очень просто порадовать. Глядя на тебя, мне самому становится хорошо. Надеюсь, тебе все это понравилось. – Он делает широкий взмах рукой.

– Еще бы, сказочная красотища.

– Merci bien.[76] И я, поверь мне, очень рад, что ты пришла.

Беспокойно ерзаю, поглядывая на его руку, которую он и не думает убирать с моей ноги, словно именно там ей и положено находиться. Я, конечно, понимаю, что европейцы гораздо раскованнее нас, жителей Великобритании, и, на взгляд Дидье, это вполне невинный жест, хотя, если бы сейчас нас увидел Коннор, он отрубил бы эту руку по локоть и засунул в одно неприятное место. Мне так хочется поскорее попросить француза об одном крохотном, малюсеньком одолжении и незаметно смыться. А дома, забравшись под одеяло, спокойно уснуть в обнимку с футболкой своего ненаглядного.

– Видишь ли, многие из тех, с кем мне приходится общаться… – Дидье вздыхает, наконец-то убрав руку с коленки – лишь затем, чтобы положить ее на спинку скамьи за моими плечами.