– Тугодумкой, – смеется он.

Веселый он гораздо симпатичнее, какой-то простой и более домашний, что ли.

– Тугодумка. Отличное словечко. Да, я вижу, вы действительное, здорово подтянете меня по английскому.

– Я?

– Оui.[57] Мне ваша матушка специально дала ваш телефон. У меня мама тоже живет в Бордо – так вот, они с Дельфиной лучшие подруги. Когда я заехал повидаться, Дельфина попросила, чтобы я разыскал вас, когда буду в Глазго, и вы мне поможете с английским. Я собирался позвонить, но закрутился.

Кивает, намекая на штурмовиков. С улыбкой закатываю глаза: понятно, не так-то просто быть фантастически популярным секс-символом. Без единого слова Дидье щелкает пальцами, и как по волшебству в его ладони появляется небольшая карточка, поданная услужливой рукой. «Ап!» – и из цилиндра выскакивает кролик: трюки почище, чем у любого фокусника. Медленно перевожу взгляд с его улыбающегося лица на блестящую визитку в своей ладони и снова на лицо. Телефон Дидье Лафита. Номер личного мобильного телефона Дидье Лафита. Так, моя мамуля и его маман – лучшие подруги… Может, рухнуть прямо здесь на пушистые ковры, а когда приду в чувство, все снова станет как у нормальных людей?

– Didier, allons-y,[58] – раздается настойчивый голос за его спиной.

Певец, не оборачиваясь и сразу посерьезнев, кивает головой и ласково говорит:

– Мне сказали, что нам уже пора.

– Oui, j'ai compris.[59]

– Ну конечно, как я мог забыть. Вы ведь француженка, Анжелика.

– Наполовину, – неохотно уточняю я.

– Зато дважды красавица.

Удивляюсь, как я не упала, когда Дидье склонился ко мне и нежно поцеловал в обе щеки, обжигая кожу горячими губами. Я как ошарашенная отвожу в сторону глаза, поймав на себе убийственный взгляд ненавистной секретарши. Если бы у меня с собой были петарды, я бы устроила настоящий фейерверк прямо здесь, в вестибюле. Мамуля знакома с Дидье Лафитом. И, что самое важное, наконец-то она потрудилась сделать что-нибудь мне во благо, и благодаря ей мне сейчас проще простого подружиться с так необходимой знаменитостью. Теперь мы знакомы, он знает, что я работаю на радио и имею самое непосредственное отношение к шоу-бизнесу, и его это нисколько не напрягает. Даже не верится! Я спасена; меня не уволят, и моя передача станет легендарной. Считай, интервью уже в кармане. Здравствуй, звездность, вот и я! Но сначала обязательно позвоню мамуле и отблагодарю ее.

– Наконец-то я встретился с Энджел Найтс, – говорит он, – доброй и прекрасной медсестрой.

– Прекрасной? – радостно переспрашиваю я. – Ну не настолько я…

«Минуточку, монсеньор, одну petit[60] минуточку, вы сказали медсестрой?»

С лица моментально исчезает улыбка, словно сменная мозаичная картинка.

– У вас очень важная работа, – кивает Дидье Лафит, отмахиваясь, – не то, что вся эта музыкальная индустрия.

– Ах да. – На лице появляется болезненная гримаса. – Только, по правде говоря…

– Ну так как, Анжелика, – спрашивает он, запуская руки в карманы джинсов. – Я вам позвоню завтра, можно?

– Да, – ни мгновения не раздумывая, отвечаю я.

– И тогда мы, как это у вас называется, «прошвырнемся»? И вы расскажете мне все о работе медсестры.

– Медсестры, – повторяю, едва шевеля губами.

Милая Дельфина, старая лживая стерва! Гордая матушка – ха, держите карман шире. Выискала какую-то дурацкую фотку и показывает ее своим подружкам, хвастается дочуркой. А вот сказать, чем ее единственный ребенок зарабатывает себе на жизнь, кишка тонка. Он считает меня медсестрой – ну и влипла. Теперь уж точно его на передачу не заманишь – разве что если разговор будет идти о спецодежде медсестер и государственной службе здравоохранения. Пока я выискиваю словечки позабористее, коими непременно одарю мамочку, едва доберусь до телефона, Дидье, легко взмахнув на прощание ладонью, разворачивается и мягкой пружинистой походкой выходит на улицу, где стоит наготове лимузин. Штурмовики, шагающие за ним по пятам, рассаживаются в целый конвой автомобилей сопровождения с затемненными стеклами, и вся кавалькада исчезает в ночи.

– Это был Дидье Лафит, – радостно улыбаюсь секретарю, которая спешно изготавливает куклу вуду, чтобы потом втыкать в нее иголки.

Тут мы, быть может, не слишком последовательны в описании событий, но, согласитесь, из таких моментов надо извлекать максимум.

– Я знаю, – отвечает она, с поддельно любезной улыбочкой. – М-м, если хотите, я могла бы помочь с уроками.

– Ну, разумеется, вы очень пригодитесь, – фыркаю я, вышагивая к двери, как павлин, развернувший хвост. – Спасибо за предложение. Если монсеньор захочет узнать, что такое грубая высокомерная злыдня, я знаю, кого показать ему как пример.

Видно, общение со знаменитостями кому угодно способно вскружить голову, включая и меня. Разворачиваюсь, хлопаю вновь обретенными крыльями и лечу домой.

Не успела я войти в квартиру, зазвонил телефон. Ишь, легок он на подъем, времени зря не теряет: часа не прошло, как мы с ним по-adieu[61] -кались, а он уже за трубку хватается. Со всех ног бегу в гостиную и, задыхаясь на ходу, бросаюсь к телефону, словно взять трубку для меня вопрос жизни и смерти.

– А… алло, – отвечаю с запинкой, слюна в горло попала, и меня разрывает от желания раскашляться.

Короткая пауза, за время которой я, затаив дыхание и пытаясь подавить кашель, вслушиваюсь, ожидая услышать голос знаменитого знакомого.

– Энджел? Энджел, малыш, как ты?

Господи, да это Коннор! Мой парень, о котором я сразу же забыла, стоило только пообщаться с поп-звездой. Даже уши со стыда горят. А еще говорят, у женщин особое ревностное чутье на провокационные моменты; видно, в Америке вырастили-таки интуицию в искусственной среде и Коннор обзавелся пузыречком.

– Коннор, – преувеличенно громко восклицаю я, – как я рада тебя слышать!

– Энджел, с тобой все в порядке? – В его голосе сквозит непритворная озабоченность. – Ты как-то странно говоришь.

– Я?! Не-е-ет, ну что ты, – выдавливаю с трудом. – Все в полном порядке. Прекрасно, замечательно – не волнуйся.

Некоторая задержка в разговоре: жду, пока моя реплика дойдет по связи до собеседника, – ведь между нами целый океан.

– А-а, ясно. Значит, помехи. Ты не простудилась? Будто задыхаешься.

– Нет, – резко отвечаю я. – У меня все отлично, на сто двадцать процентов.

– Замечательно, тогда я спокоен. Так что ты там надумала, Энджел?

– Что надумала? В смысле? Ничего я не надумала.

«Совестно? Ни в коем случае!»

– Хм… Я просто хотел узнать, чем ты занимаешься. Что-нибудь интересненькое?

– Да нет, ничего особо интересного. Все у нас по-старому, Коннор, без изменений.

«Если, конечно, не считать, что крупнейший поп-идол Европы поцеловал меня целых четыре раза подряд – дважды в каждую щеку – и что мне это понравилось гораздо больше, чем должно было бы понравиться девушке, собирающейся выйти замуж. И еще у этого самого поп-идола есть номер моего телефона, а у меня – его, и что завтра он обещал мне позвонить. А так – ничего особенного».

– Ну, тогда я рад, что у тебя все в порядке. Просто ты сказала, что позвонишь, и не позвонила, так что я немного забеспокоился.

Его озабоченность несколько помогла мне прийти в чувство и спуститься на землю, чтобы понять, о чем говорит мой парень из далекой Калифорнии, и ненадолго выкинуть из головы витающие там грезы.

– И зря, у меня все отлично. Просто на работе выдался тяжелый день, у меня были кое-какие дела, и я решила немного повременить со звонком. А потом, когда все утрясется, хотела найти время и пообщаться без спешки. Как всегда, самое вкусненькое – напоследок.

– Рад слышать, что я по-прежнему самое вкусненькое, – отшучивается он.