– И как же долго, позволь поинтересоваться, он намерен пребывать в Америке? – спрашивает матушка с наигранным интересом – право же, не стоило стараться.

– Полгода, – Я тихо откашливаюсь.

– Six mois![30] Он тебя покинул?

В ее возгласе безошибочно угадывается ликование. Подбираю губы в сухой улыбке, на грани терпения втягивая носом воздух.

– Нет, он меня не покинул, – еле сдерживая негодование, цежу я. – Даже напротив, мамочка. Коннор сделал мне предложение. И я, – продолжаю, дрожа от злобы, – между прочим, согласилась. Вот так-то.

На редкость взрослая концовка.

К своему третьему десятку я успела узнать довольно много французских ругательств, однако, как выяснилось, далеко не все. Из последовавшей далее тирады мне удалось распознать французские эквиваленты следующих непристойных восклицаний: «сволочь», «дармоед хренов», «только не на моем гребаном веку». Затем, громко брякнув трубкой, мать дала отбой.

– Какая жалость, мы лишились поддержки французского жюри, – строю насмешливую мину, осмотрительно положив трубку.

Как в полусне смотрю на телефон и, прикусив язычок, барабаню пальцами по коленке. Ну и ну, дела-а, аж в животе бурлит: только что я вслух призналась, что выхожу замуж. Нет, подруги – дело другое: они сами пришли к подобному выводу, мне не пришлось ничего говорить. Бог ты мой, какие зловещие симптомы: приливы, дрожь в конечностях, желудочные колики – я, кажется, за этот несчастный день успела войти в пору менопаузы. К счастью, паранойя на тему возраста зачахла на корню, поскольку снова раздался телефонный звонок.

– Н-да? – тяжело вздохнув, отвечаю я, зная заранее, чей голос мне предстоит услышать.

Каждую речь мамуля предваряет молчанием и щелчком какого-то странного происхождения. Одному Богу известно, каково происхождение этого загадочного звука, но вот паузу она выдерживает явно для того, чтобы придать своему приветствию больший вес, – меня эта ее привычка крайне раздражает.

– По этикету не полагается приветствовать собеседника такими словами.

– Это лишь одно слово, мамочка, и здесь такое обращение считается вполне приемлемым.

Я поражаюсь: как легко быть вежливой и сохранять дистанцию с посторонними людьми, особенно когда того требует ситуация. А вот с родителями – совсем другое дело. Благо папочка по большей части почти всегда слишком пьян, чтобы юлить и лукавить. Зато мамуля – настоящая французская лисичка: она отлично знает мои слабые стороны и способна извлечь из разговора практически что угодно. Одним словом, мастерица манипулировать людьми.

– Анжелика, – продолжает она елейным голоском, – я тебя очень прошу, светик, подумай сто раз, прежде чем связывать себя с этим человеком узами брака.

– Его зовут Коннор, мамочка. Вы давно знакомы – могли бы уже обращаться друг к другу по имени.

– D'accord, d'accord, Connor.[31]

Дельфина обижена и насупилась.

– Я только советую тебе поразмыслить, совершая такой серьезный шаг вместе с этим Коннором. Брак – серьезная вещь, petite,[32] с подобными вещами не шутят.

– Мне уже двадцать девять, мама; с «этим человеком» мы вместе уже тринадцать лет. Я бы не назвала свое решение импульсивным или необдуманным.

– Все это очень хорошо, но, Анжелика, ты могла бы…

– Не начинай опять. Кровь закипает в жилах.

– Ты могла бы найти кого-нибудь более достойного, чем он. Милого французского мальчика…

– Ушам своим не верю! – Я готова взорваться от злости.

Даже трубка раскалилась от моего горячего дыхания – чуть пальцы не прикипели.

– Когда ты, наконец, дашь мне поступать по своему усмотрению? Коннор – прекрасный человек, добрый, отзывчивый и трудолюбивый.

– Фи, только не говори, что быть… как это – оператором – большой труд. Навел, нажал кнопочку – ничего, не надорвешься.

– Он много работает, – продолжаю я. – И главное, любит меня.

– Англичане не ведают любви, Анжелика.

– Он шотландец, – раздраженно парирую я. – И не стриги всех англичан под одну гребенку только потому, что папа не оправдал твоих надежд.

– Разговор о твоем отце давно исчерпан. Единственный ценный совет, который ты от меня получишь: попробуй француза. У одной моей подруги есть сын…

– Мам, давай оставим эту тему?

– Певец. Он знаменит и скоро приезжает в Шотландию. И он так похож на очаровательного монсеньора Дэвида Джинолу.

– Мне эта тема неприятна, мама, – решительно пресекаю подобные разговоры. – У меня с Коннором все серьезно, и тебе придется с этим как-нибудь свыкнуться!

Ну и дела! Я бросила трубку. Никогда в жизни не швыряла трубку, разговаривая с матерью. Дожили.

И тут же в голове пронеслась ужасающая мысль: влипла! Погодите, как так – влипла? Мне двадцать девять, я почти замужняя женщина, а все боюсь, что мама рассердится? Чепуха, любой вам скажет. Только уговаривай себя не уговаривай, но в отношениях с родителями, как это ни прискорбно, мы всегда остаемся детьми. Что ж, надо что-нибудь предпринять для поднятия боевого духа.

После разговора с матерью на душе кошки скребут. Во-первых, неприятно, что поддалась на провокацию и повела себя по-хамски, – ведь мне уже двадцать девять, не пристало взрослой женщине вести себя подобно испорченной девчонке, и то, что матушка здорово умеет погладить против шерстки, не оправдание. А еще я расстроена потому, что Дельфина по-своему, по-матерински, может оказаться очень даже права, и стоит серьезно подумать насчет замужества. Ведь ей в этой области опыта не занимать – и главным образом ее «опыт» меня и пугает.

В мыслях бардак, сама на взводе, плетусь на кухню, по обыкновению, чайком погреться – сильно выручает в минуту эмоционального кризиса. Как назло все чашки свалены в раковину и ожидают прибытия Посудной Феи, которая почему-то стала здесь редким гостем с тех пор, как уехал Коннор. Можно сказать, теперь его отсутствие заметно невооруженным глазом. Что делать – достаю из холодильника баночку кока-колы (сахар и кофеин – лучшие друзья, когда находишься на грани срыва) и начинаю мерить шагами комнату, то и дело поглядывая на безмолвствующий телефон. Пороюсь в дисках, подберу что-нибудь. Вот, отлично: Ричард Эшкрофт; тихая, убаюкивающая музыка. Включаю стереопроигрыватель, предварительно исключив «Песнь любящих сердец» – в таком состоянии не лучший выбор. Снимаю со стены в гостиной небольшое зеркало, шлепаюсь на диван и устраиваюсь так, чтобы видеть свое отражение.

Я похожа на невесту? Способна ли я представить себя в белом платье и фате у алтаря рядом со своим возлюбленным? И, млея под его восторженным взглядом, смогу ли сказать: «Согласна»? Разве невесте не полагается носить длинные волосы, шикарно завитые и закрепленные на голове ниспадающими каскадами, за которые в парикмахерской сдерут невероятные деньги? А если у нее короткая стрижка вроде моей, разве не положено ей носить усыпанную драгоценными камнями диадему стоимостью в маленький автомобиль, которую она и наденет только один раз в жизни?

Локоны, диадемы – суть в другом: может быть, я просто не создана для брака, и отсюда проистекает моя нервозность. Само по себе то, что мы с Коннором вместе уже тринадцать лет, еще не значит, что нам надо пойти к алтарю. Мне знакомы случаи, когда люди встречались годами, а потом расходились, не вынеся и пары месяцев супружеской жизни. Не хотелось бы следовать печальному примеру, когда отлично отлаженные отношения вдруг сошли с рельсов лишь потому, что пассажиры были обязаны выйти на остановке под названием «Дворец бракосочетания».

Да, у нас прекрасные отношения, но почему же после стольких лет я не могу сказать «да», не терзаясь страхами и сомнениями? Может, что-то не в порядке и я еще не поняла, что именно? Быть может, мне страшно, что, объявив женой, меня заклеймят, как стадную корову? Мы с Коннором так давно вместе, что я представить себе не могу другого мужчину, идущего рядом со мной. Однако и мысль, что у меня больше никогда не будет выбора, тоже отпугивает. Кроме того, есть один секрет, о котором знает лишь Кери: за всю жизнь я была в постели только с одним мужчиной – с Коннором Маклином. Так не совершаю ли я глупость, отдаваясь ему навеки и даже не зная, с чем сравнивать? Или мне с первого раза посчастливилось найти то, что остальные ищут годами, перебирая всевозможные варианты и меняя мужчин как перчатки?