После уроков я не жду теперь Люську, а мчусь домой одна.

Дома мне не лучше. Мама пристаёт ко мне, почему я ничего не ем, почему верчусь по ночам как сумасшедшая на своей кровати и с криками просыпаюсь среди ночи?

Папа уверяет маму, что я переутомилась.

— С чего это ей переутомляться? — удивляется мама. — Что она, учится прекрасно? Или много читает? Ты же сам знаешь, какого труда стоит её усадить за книгу!

— Да, — соглашается папа, — это верно. Но, может быть, ей с трудом даётся учёба? Погляди, какая она стала бледная! Какая странная! О чём она всё время думает? Вот, обрати внимание, я говорю сейчас, а она меня не слышит. Уставилась в одну точку… Эй, Люся, о чём ты думаешь? Очнись!

Я вздрогнула:

— Что? Папа, ты, кажется, что-то сказал?

Перед моими глазами на деревянном сиденье плавала зелёная пластилиновая свинья. Глазки у неё были хитрые и недобрые. Она щурила их и подмигивала мне: «Ври! Ври! Ври больше!»

Вокруг толпились люди. Они протягивали к ней руки, они трогали её, несмотря на надпись.

И вдруг какой-то мальчишка схватил её!

«Поглядите, что сейчас будет! — закричал мальчишка. — Выступает ручная дрессированная свинья! Алле-гоп!»

И мальчишка размахивается и подкидывает свинью к потолку.

И на глазах у всех — тут я зажмуриваюсь — она грохается на пол — оглушительный удар! — разваливается на куски, снаружи зелёные, а внутри белые, и из неё выскакивают двадцать копеек и катятся, катятся, катятся… со звоном катятся через всю пионерскую комнату!

Общий крик ужаса!

— По-моему, её надо показать врачу, — говорит папа. — Ты разве не видишь, Лида, с нашей дочерью творится что-то странное!

На уроках я теперь часто вскакивала и просилась выйти. Вера Евстигнеевна смотрела на меня с большим удивлением, но отпускала.

Я мчалась в пионерскую комнату.

Мне казалось, что если я сейчас же не добегу до неё, не открою дверь, то кто-нибудь обязательно уронит свинью на пол.

— Знаешь, Люся, попроси, пожалуйста, маму обязательно зайти в школу, — сказала Вера Евстигнеевна. — Мне надо с ней поговорить.

Час от часу не легче!

О чём она хочет с ней говорить?

Я веду себя последнее время хорошо, не болтаю на уроках, не верчусь по сторонам… А вдруг Вера Евстигнеевна расскажет маме о свинье? Вдруг поведёт в пионерскую комнату?!

— Синицына, — сказала Вера Евстигнеевна, — сколько можно повторять, я ведь уже дважды вызывала тебя к доске! О чём ты думаешь?

— Я не понимаю, почему ты отдала свинку Люсе? Ведь это подарок? — спросила мама.

— Я не насовсем. Она поиграет и отдаст.

— Но она уже целую неделю не возвращает! А вдруг приедет тётя Рая, спросит, где свинка, и получится как-то неудобно, обидится ещё!.. Знаешь, попроси, пожалуйста, Люсю, чтобы она завтра же свинку вернула.

— Ладно, мама. Попрошу.

Завтра выставка наконец закрывается.

Завтра свинья, слава богу, снова будет у меня в руках.

Завтра начнётся нормальная жизнь. Скорее, скорее бы наступило это завтра! Ещё немножко, и я сойду с ума. Я думаю только о свинье. Она всюду мне мерещится. Мне нет покоя ни днём ни ночью. Ночью она снится мне во сне. Днём — наяву.

Я больше не могу так жить.

Коля Лыков ходит очень довольный. Он сказал мне, что смотрит на меня теперь новыми глазами.

— Ты так здорово лепишь, а никогда никому об этом и слова не сказала. Я тебя за это уважаю.

Зачем он так сказал?!

— А ты знаешь, Коля, — очень медленно сказала я, — это ведь неправда. Я лепить совсем не умею.

— А как же ты такую замечательную свинью вылепила? — удивился Коля.

— А вдруг это не я её вылепила? Вдруг она готовая была?

— Таких свиней готовых не бывает! Ты, Люся, молодец! Просто молодец!

— Да чего ты заладил — «молодец, молодец»! А вдруг её в магазине купили… за границей… и мне подарили?

— В магазине? За границей?! — Тут Коля захохотал как сумасшедший. — Ну, Синицына, ты даёшь!.. В магазине, ха-ха-ха!.. За границей!

Вот и разговаривай с ним!

…Ох, ну когда же настанет ЗАВТРА!

Я шла в школу и думала об одном: сегодня кончатся мои мучения. Сегодня. Наконец наступило это СЕГОДНЯ.

Сегодня после уроков я войду в пионерскую комнату.

Положу мою копилку в мешок из-под гуталина.

Принесу её домой, соскоблю с неё пластилин, вымою в ванной, буду тереть мочалкой целый час, чтобы она снова стала такая, как была, чтобы всё стало как было.

Потом я поставлю её на окошко, чтобы солнце светило в её блестящие белые бока, чтобы никто не приставал ко мне больше, не поздравлял и не восхищался.

Чтобы никто не говорил, какая я талантливая.

Чтобы мама обрадовалась и сказала:

«Вот молодец, что взяла её у Люси, ведь сегодня приедет тётя Рая!»

И приедет тётя Рая, и скажет:

«Ну, как там наша свинка? Не разбила ты её?»

И я скажу:

«Нет, не разбила».

И всё будет как раньше.

Как будто никогда и не было этого ужасного конкурса!

Как будто я не занимала первого места!

Как будто меня никто не хвалил и не поздравлял!

Никто!

Никогда!

Никогда!

Не было этого, и всё.

Не было.

В раздевалке ко мне подбежал сияющий Коля:

— Люся, ты ещё не слышала новость?! Тебя рекомендовали на районную выставку!

Я посмотрела на Колю.

Я ничего не сказала, только посмотрела, и всё.

Портфель сам собой выскользнул из моих пальцев.

Солнце било мне в глаза. Я их закрыла.

— Что с тобой? — сказал Коля. — Ты разве не рада?

— Р… рада…

— Ты чего?! — испугался Коля. — Синицына, ты чего?! Плачешь ты, что ли?

— Я? И не думаю!

Я отвернулась от Коли, уткнулась носом в чьё-то пальто, обхватила его руками… и заревела в полный голос.

— Да что с тобой?! Люсь, перестань! Ну пожалуйста, перестань! Ну что с тобой? Все же смотрят!

Но я не могла остановиться.

Я обнимала чьё-то серое пальто, потом влезла в него с головой и плакала навзрыд в его тёмной серёдке. Как хорошо, что мне не видно было ни Коли, который дёргал меня за рукав, ни двух первоклассников, которые говорили друг другу: «Гляди-ка, в третьем, а ревёт!» — ни солнца в окне, ни галош на полу…

— Слушай, немедленно пойдём отсюда! — сказал Коля. — Если ты не можешь идти в класс, пойдём на улицу!

Он схватил меня за руку и силой поволок на крыльцо.

— Пойдём в тот скверик, — сказал Коля. — Пошли скорей, пока нас никто не видит.

Мы сидели в сквере на лавочке. Я всхлипывала и вытирала лицо Колиным платком. Рядом кружились и гулькали голуби.

— Ну, говори, — сказал Коля. — Рассказывай, почему ты плачешь?

Я набрала в лёгкие побольше воздуху. Глотнула его, как будто шла на дно.

— Коля… я всех обманула… Я не лепила эту свинью.

— Как не лепила?! — испугался Коля. — А кто же её лепил?

— Она была готовая. Я её пластилином обмазала.

— Как… обмазала?

— Вот так. Взяла и обмазала. Мне хотелось первое место занять.

Коля смотрел на меня во все глаза. Он был белый как мел.

— Синицына, ты не шутишь? — тихо сказал он.

— Не шучу.

— Что же теперь делать?

— Не знаю.

Коля вскочил.

— Что же мы тут сидим? Ведь её могут сейчас увезти на районную выставку! Синицына, что же мы сидим?! Надо её немедленно оттуда взять! Понимаешь, немедленно!.. А ну, вставай! Бежим в школу!

И мы бросились в школу.

В школе было тихо.

В пустых коридорах слышно было, как за дверьми классов что-то гулко и неразборчиво говорили учителя, сверкали навощённые полы, портреты отличников учёбы провожали нас строгими взглядами.