Садистка убедилась, что я покорно сижу на кровати и, кажется, согласна и дальше пользоваться отвратительным, леденящим попу судном, и уступила.

«Только не разрешайте ей вставать с постели», – строго приказала она Уолту и отправилась мучить бедную девушку, которой недавно вырезали аппендицит.

Мы с Уолтом одновременно взглянули на женщину на соседней кровати и убедились, что она крепко спит. Впервые я порадовалась, что моя кровать стоит в углу, где вечные сквозняки, но зато никто не сможет нам помешать. Наискосок от нас через проход сидела Лили Фостер и красила ногти, дожидаясь выписки, но, хоть она нас и видела, слышать не могла.

– Что ты здесь делаешь? – тихо спросила я Уолта, кивнув на стоящий у кровати стул для посетителей. За эти несколько недель на него впервые кто-то сел.

– Мы узнали об аварии, – сказал Уолт, – и я приехал сразу, как только смог. Извини, что не выбрался раньше. Он поставил цветы на тумбочку и пододвинул стул ближе.

– Со мной все в порядке, – сказала я ему, а он посмотрел на мою забинтованную голову.

– Ты не писала, и мы с Мей забеспокоились.

– Ну да, потому что сначала я была без сознания.

– Я слышал, что сломанное ребро повредило легкое?

– Это совсем не так ужасно, как кажется.

Он кивнул, но явно не поверил мне.

Ну разве не смешно, что после стольких опасных полетов, я попала в аварию на обычном автомобиле! Уверена, что этого бы не случилось, если бы за рулем военного грузовика сидела я, а не мальчишка, призванный в армию месяц назад.

– Почему ты не в форме? – спросила я у Уолта.

Он немного помолчал, и я поняла, что ему не хочется говорить правду. И еще я сразу же поняла, что эта правда мне очень не понравится.

– Я уже приходил сегодня утром, – признался он наконец. – В форме. Но… – Уолт прочистил горло. – Оказалось, что не только пациенты, но и посетители должны быть правильного цвета, чтобы попасть в эту больницу. Однако я сразу же заметил, что мальчикам-рассыльным позволено быть хоть белыми, хоть черными, хоть полосатыми. – Он улыбнулся не как мальчик, а как настоящий взрослый и сильный мужчина. – Как тебе нравится шапочка? Удачный штрих, верно?

– Такой же удачный, как акцент, – согласилась я. – Мне ужасно жаль, Уолт.

– А я даже обрадовался возможности последний раз одеться в гражданское. Теперь я не скоро смогу это сделать. Только когда кончится война.

Я подскочила в постели:

– Ты хочешь сказать…

– Да, – улыбнулся он. – Через две недели наш полк отправляется в Северную Африку.

Значит, Уолт пришел не просто навестить меня, а попрощаться.

Значит, я не увижу его долго, а возможно, никогда.

Хорошо, что я лежала, потому что у меня вдруг закружилась голова.

Уолт так долго об этом мечтал. Он так хотел участвовать в настоящих боевых действиях, хотел служить своей стране, и я должна была радоваться за него. Должна была улыбнуться. Но я чувствовала лишь тоску и страх.

И еще я чувствовала себя как будто голой.

Слишком долго мне приходилось скрывать правду – и от Уолта, и от Мей, и от самой себя.

Но сейчас она глядела мне прямо в глаза, и я не могла больше делать вид, что не замечаю ее.

Я люблю его. Он черный, и он женат на моей лучшей подруге, но я, черт побери, все равно люблю Уолта Гэйнса, как никогда никого не любила.

А сейчас, возможно, вижу его последний раз в жизни.

Последний.

Слишком много моих друзей и знакомых отправились воевать с немцами или японцами и уже никогда не вернутся обратно.

Уолт оглянулся, и я поняла, что он смотрит на сестру Марию. К счастью, та все еще была занята девушкой, оставшейся без аппендикса.

В голове бешено крутился целый водоворот мыслей и вопросов. Сказать ему о своей любви? Нет, нельзя! Он женат на Мей. Как же я признаюсь ему? Это ведь будет предательством. А он меня любит? Да, знаю, что любит. Я вижу это в его глазах, прекрасных карих глазах.

Я сказала только:

– Бей их получше, летай повыше и покажи этим немцам, на что ты способен.

Уолт рассмеялся:

– Слушаюсь, мэм.

Мне так хотелось поцеловать его. Неужели и этого нельзя? Всего один раз за целую жизнь? Ведь, даже если он вернется с войны, он вернется не ко мне, а к Мей и маленькой Джолли.

Я знала, что он любит Мей. Разве можно ее не любить? Я и сама люблю Мей.

Значит, мне нельзя целовать его. Нельзя. Я не предам Мей и не позволю Уолту предать ее.

– Я позабочусь о Мей и Джолли, – сказала я. Не плачь, не плачь, не смей плакать! – И как только я выпишусь, мы начнем готовиться к торжественной встрече героя с войны.

– А ты постарайся быть осторожнее, – кивнул он.

– Жаль, что я не могу поехать с тобой. – Вот и все, что я могла сказать ему, не выдав боли, рвущей мне сердце.

Он пристально смотрел на мою перевязанную голову.

– С тобой правда все в порядке?

Я немного стеснялась всех этих бинтов. Хотя, если бы их не было, я, наверное, стеснялась бы еще больше. Распахнувшаяся задняя дверца грузовика оставила глубокую ссадину на лбу.

– Мне выбрили волосы, чтобы наложить швы, – пожаловалась я.

– Волосы отрастут.

– Надеюсь.

На щеке тоже была незажившая царапина; и я знала, что выгляжу не самым лучшим образом. Я не смела взглянуть Уолту в глаза, как будто вернулись старые времена, и я опять была молодой, глупой и замужем за Перси Смитом, который регулярно награждал меня синяками и ссадинами. Тогда я старалась не смотреть в глаза людям.

– Я, наверное, ужасно выгляжу.

Уолтер взял меня за руку:

– Ты очень красивая, Дороти. Как всегда.

Не знаю, что потрясло меня больше: что он назвал меня красивой или что дотронулся до меня, но я схватилась за его руку, как утопающая, и – о, ужас! – расплакалась.

Его рука была черной, а моя – белой, и я никак не могла оторвать от них глаз и чувствовала, как у меня разрывается сердце. И я знала, что, если мы еще и увидимся, он все равно никогда больше ко мне так не прикоснется.

– Ну что ты, детка? – ласково сказал он и наклонился ко мне совсем близко. – Все уже в порядке.

Он решил сделать вид, что я плачу из-за аварии, и начал выспрашивать меня о подробностях: о том, как я испугалась, когда грузовик, перевертываясь, летел по склону, и о том, как трудно было дышать с поврежденным легким, и о Бетси Уэллс, санитарке, которая сидела в кузове рядом со мной, а потом умерла у меня на руках, и о том, как со сломанным коленом я карабкалась вверх по насыпи и останавливала проезжающую машину.

Но ведь Уолт был умен, и он прекрасно знал, почему я на самом деле плачу. И у него в глазах тоже стояли слезы.

– Прости, – прошептала я, все еще цепляясь за его руку.

Он посмотрел на наши переплетенные пальцы, потом – на меня и собрался что-то сказать, но я остановила его.

– Не надо.

Он опять опустил глаза и негромко рассмеялся:

– Я и не собирался. Я только хотел сказать, что в другой жизни…

Я кивнула и долго смотрела ему в глаза. И это было, как поцелуй. Единственный поцелуй, которым мы могли обменяться.

Лили Фостер таращила на нас глаза, не в силах понять, почему я держусь за руки с «мальчиком-рассыльным».

Мария уже направлялась в нашу сторону.

Уолтер высвободил руку и поднялся:

– Я так и передам массе Гэйнсу, – опять заговорил он со смешным акцентом.

– Передайте ему и его жене, что я люблю их, – сказала я, вытирая слезы.

– Будет сделано, мисс Дороти.

Я опять засмеялась и заплакала одновременно.

– Передайте ему – пусть летает так, будто я рядом и прикрываю ему спину.

– Вы всегда будете рядом с ним, – произнес Уолт своим нормальным голосом, в последний раз посмотрел мне в глаза, и сестра Мария закрыла за ним дверь.

Сэм злился, потому что яркий клетчатый пиджак Джона Хоппера из «Харрисон Моторс» и его удивительная прическа – прядь, зачесанная от левого уха через весь череп к правому – отвлекали его и мешали сосредоточиться.