Все еще крепкий и бодрый в свои сорок пять лет, скрывавший под внешним обаянием изменчивый характер, король отвечал ей наклоном головы.

– Леди Элисон, нам приятно снова видеть вас при нашем дворе. Вы нечасто радуете нас своим вниманием. Вы получили указание провести с нами этот день?

У него была неприятная привычка подсмеиваться над людьми, особенно над ней. Элисон не понимала причину его сарказма и не одобряла его поведения, но ей было известно, какие осложнения мог создать король для нее и тех, кто жил в ее владениях. Поэтому она натянуто улыбнулась и учтиво сказала:

– Я получаю указания только от вас, монсеньор.

Он пренебрежительно фыркнул.

– У меня есть к вам только одна смиренная просьба.

Он критически осматривал ее, и она была довольна, что надела для этого случая свое лучшее платье из алого бархата. Тяжелое, как рыцарские доспехи, оно придавало ей уверенность своей вызывающей красотой.

– Что это за просьба?

– Я желаю удалиться от двора и вернуться к моим обязанностям в Джордж Кроссе. Я слишком долго не была дома, наслаждаясь солнцем вашего милостивого присутствия.

Он склонил голову набок, присматриваясь к ней.

– Видно, от того у вас и появились веснушки.

По залу пробежал смех.

– Они всегда у меня были, – уверенно отвечала она.

Смех раздался громче, и король опустил голову, словно от огорчения.

Она пристально посмотрела на него и спросила смущенно:

– Монсеньор, вы недовольны мной?

– Нет, нет. Итак, вы желаете удалиться от двора. Не хотели бы вы взять кого-нибудь с собой?

Облизнув пересохшие губы, она постаралась сделать вид, что не понимает.

– Кто бы это мог быть?

– Муж, разумеется. – Он повел рукой в сторону стоявших вдоль стен придворных.

Сердце у нее упало. Король помешался на брачных союзах. Он сам женился по дипломатическим соображениям, ради объединения Англии и Прованса, и всячески поощрял такие же браки среди благородных семейств в Англии и за ее пределами. Успехи этой политики, подумала Элисон, внушили ему преувеличенное представление о своем здравомыслии, которого ему явно не хватало как в управлении страной, так и в выборе для нее мужа. Придворные зарились на ее богатство, а король желал выдать ее замуж не без выгоды для себя.

Генрих продолжал настаивать:

– Перед вами цвет моего рыцарства из Англии, Нормандии, Пуату, Франции. Неужели здесь не найдется кто-нибудь, кто удовлетворял бы вашим требованиям?

Она не могла ответить отрицательно и поэтому возразила:

– Вы не можете не согласиться, что мои требования разумны, милорд.

– Богатство, родовитость и чувство ответственности, – он отогнул один за другим три пальца. – Так?

– Да.

При виде ликующей улыбки короля у нее сдавило грудь и она с трудом перевела дух.

– Тогда у меня есть для вас жених.

Он застал ее врасплох.

– Этого не может быть! Я бывала при дворе каждый день, чтобы посмотреть, кто бы мог жениться на мне и…

– Так вы за этим и бывали здесь? – Рука его сжалась в кулак. – Чтобы намекнуть мне, если бы кто-нибудь осмелился сделать вам предложение?

Дело было плохо. Об этом говорило и отношение короля, и хитрая усмешка Осберна. Она поняла, что до короля дошли гнусные слухи. Ей мучительно захотелось оказаться у себя в Джордж Кроссе, как объевшемуся сладостей человеку хочется простой похлебки, но она преодолела это желание. Сохраняя на лице надетую еще в юные годы маску спокойного достоинства, она медленно сказала:

– У меня и в мыслях не было давать вам советы. Я только скромная вдова, а вы король Англии.

– Хорошо, что вы это помните, – произнес он. – Так слушайте меня внимательно, Элисон Сент-Джордж. Я даю вам в мужья Саймона, графа Гудни. Можете вы назвать кого-нибудь более достойного?

К несчастью, она не могла. Саймон Гудни был богат, благородного рода и серьезно относился к своим обязанностям. Недавно овдовев, лорд Саймон владел угодьями в Пуату, где король желал укрепить свои позиции.

Их сажали рядом за столом. Она слышала его гнусавый голос. Его манера дышать открытым ртом вызывала у нее тошноту. Однажды ей пришлось пустить в ход столовый нож, когда он попытался схватить ее за грудь своими грязными пальцами.

Она сознавала свой долг. Каковы бы ни были ее чувства, она должна была защищать Джордж Кросс, и муж был бы ей очень кстати. Более того, его попечение избавило бы ее от угрожавшей ей теперь опасности.

Но, с другой стороны, замужество способствовало бы раскрытию ее тайны и лишило бы ее возможности выполнить данную ею клятву.

Дрожь пробежала по ней. Она не видела выхода.

– Граф Гудни действительно подходящий муж для меня, и я благодарю вас за вашу заботу.

– Значит ли это, что вы его не отпугнете?

– Отпугну? Я вас не понимаю.

– Я посылал к вам пятерых! – Генрих ударил кулаком по ручке кресла. – Пятерых! И ни один не мог вынести ваш острый язык. – Не дав ей времени ответить, он ткнул пальцем ей в лицо. – Один даже, отправившись в крестовый поход, так и не вернулся.

– Он был недостоин меня.

– А остальные четверо?

– Тоже недостойны. Монсеньор, я не зеленый колос, колеблемый ветром.

Он, казалось, призадумался.

– Это верно. Скорее вы желтый колос, отяжелевший под перезрелыми зернами.

– Вот именно.

Она нахмурилась, когда из толпы придворных донесся приглушенный смешок. Что эти глупцы нашли в этом забавного?

– Сколько вам лет? – Осберн вставил свой вопрос, как лезвие ножа между ребрами.

Она пренебрегла им. Вмешиваться в ее разговор с королем было дерзостью. Дерзостью и… угрозой.

– Ей двадцать шесть, – ответил за нееГенрих.

– Старейшая вдовствующая девственница в Англии, а может быть, и в Европе.

Осберн прямо-таки излучал обаяние, которому завидовало большинство мужчин. У него были темные, как вороново крыло, короткие волосы и сверкающие голубые глаза. Каждый мускул играл на его гибком теле, когда он двигался и когда улыбался Элисон. Господи, как она его ненавидела. Ненавидела и боялась.

– Теперь уже, наверно, и не девственница, – улыбаясь сказал он.

Генрих застыл на мгновение и затем медленно повернулся к своему кузену.

– А ты на личном опыте в этом убедился?

Своим отвратительным тоном, растягивая слова, Осберн ответил:

– Личный опыт в отношении леди Элисон означал бы…

– Смерть, – перебил его король. – Я убил бы каждого, кто посмел бы лишить невинности прекраснейшую из всех англичанок.

Осберн не шевельнулся, только глаза его перебегали с короля на Элисон и обратно. Тут Элисон догадалась, что желание оскорбить ее было настолько велико, что заставило Осберна забыть о границах приличия и рискнуть навлечь на себя недовольство короля. Хотя Осберн и был старше Генриха на пять лет, но Генрих был королем, и теперь Осберну придется выпутываться из ситуации, в которую он попал. С изяществом, отличавшим каждое его движение, он отвесил поклон Элисон, адресуя его в то же время как бы и королю и всем присутствующим.

– Без сомнения, леди Элисон достойна украшаться символами чистоты, подобающими самой Деве Марии, и я бы сразился со всяким, кто намекнул бы на противное.

Король как будто довольствовался этим извинением, но не Элисон. Она берегла свою репутацию как святыню, а теперь, из-за одного краткого посещения королевского двора, ее имя будет на устах у всех сплетников. Простое извинение не может смыть это пятно.

Но она прошла слишком хорошую школу, чтобы тратить время на сожаления о том, чего нельзя поправить. Она сдержанно отвечала королю:

– Вы предлагали мне в мужья пятерых, монсеньор, но мои требования к будущему супругу просты. Они не изменились за годы моего вдовства. Я веду свой род от королей, так что мой муж должен быть благородного происхождения. Я богата, и мой муж тоже должен быть человеком состоятельным. Я посвятила себя сохранению моего богатства и моего положения, и мой муж также должен сознавать свой долг. Я испытала этих богатых и благородных людей, чтобы убедиться, подойдут ли они мне в мужья. Они не выдержали этого испытания, но Саймон, граф Гудни, докажет свое благородство настойчивостью и постоянством. Благодарю вас, монсеньор…