– А как узнать?

– Обратиться в их отдел кадров, – ехидно ухмыльнулся Палыч.

– С официальным запросом?

– Так они тебе и ответят, – пробурчал Палыч. – Не думаю, что это разумное решение.

– Фамилию и адрес вы мне можете сказать?

– Плешнев… А имя… э-э… мне кажется Николай… или Никодим… Точно не помню. И адрес не знаю.

– Если он и сейчас живет на Цветочном бульваре, то для меня адрес не проблема.

– Только ищи не в адресном бюро, а по спискам ЖКО. Не следует преждевременно "пускать воду", чтобы не спугнуть его. Вдруг он и впрямь причастен к теракту. К тому же в адресном столе может и не быть его координат – обычная практика в работе комитета.

– Понял. Спасибо, Иван Палыч. Добью дело до ручки – с меня бутылка. – Ты мне лучше достань приличный кофе в зернах. Он поболтал осадок в чашке.

– А то от хваленого растворимого вместо прояснения в мозгах… э-э… только давление поднимается.

– По-моему, тот кофе, что мы сейчас пили, высший класс.

– Ага, – согласился Палыч с ноткой сожаления в голосе. – Это меня девчата из общего отдела угостили. Увы, уже закончился.

– Заметано. Подключу Баранкина, у него жена в этих делах дока. Выроет из-под земли.

– Как он там? По-прежнему пижонит?

– Временами. Привычка – вторая натура.

– Ничего, остепенится. К сожалению…

Ого! Это что-то новое… Надо же – Палыч расчувствовался.

– Почему – к сожалению?

– Поживешь с мое – поймешь. Ты думаешь, я всегда был таким… э-э… индюком?

– Не наговаривайте на себя…

– Брось, не льсти мне. Не люблю. Если честно, я готов всю свою хваленую мудрость отдать за пижонство высшей пробы без всякой жалости. Что дали мне годы? Только чувство собственной ущербности и ненужности…

Под впечатлением непривычных для меня откровений Палыча, я вскочил в первый попавшийся троллейбус, идущий в направлении центра города, и протолкался на заднюю площадку.

Но даже будучи в несколько заторможенном состоянии, я все же успел заметить острый и с виду мимолетный взгляд, едва не осязаемо царапнувший мою щеку.

Прислонившись к поручню, я краем глаза стал наблюдать за человеком, который, как теперь мне вспомнилось, появился на троллейбусной остановке буквально в последнее мгновение перед отправлением.

Однако он больше не выказывал никакого интереса к моей персоне, а стоял, демонстративно разглядывая пробегающие мимо окон троллейбуса городские виды. Именно – демонстративно, потому что обычные пассажиры ведут себя несколько иначе.

Значит, и мне прицепили "хвост". Чтобы я не очень скучал.

Кто это, наша "наружка"?

Или служба безопасности?

Или?..

Стоп, хватит фантазий! Так недолго и в ящик сыграть от нервного перенапряжения. Разберемся и с "хвостом". Главное – спокойствие.

Легко сказать – спокойствие… Неприятный холодок, появившийся помимо моей воли где-то в районе сердца, начал постепенно превращаться в льдину, замораживая внутренности. А в голову полезло такое…

Блин! Что вам нужно, сволочи, от бедного, несчастного мента!? Вот он я, весь на виду, зачем за мной следить!?

Серега, возьми себя в руки! Ты ведь не во враждебном Афгане, а дома. Дома! Так в чем проблема? Все будет хорошо, дружище, все будет хорошо…

Пробуждение было долгим и трудным, будто выздоровление после тяжелой болезни.

Мне чудилось, что я выползал из трясины, засосавшей меня по горло. Но чья-то невидимая чугунная рука колотила по макушке, загоняя все глубже и глубже в зловонное болото.

Невероятным усилием воли я попытался открыть глаза, но красная пелена держала веки, как резиновый клей.

И только когда я с отчаянием обреченного открыл пересохший рот и закричал, туман, застивший глаза, рассеялся.

Я увидел перед собой сплетение каких-то железных конструкций и бетонную стену в ржавых подтеках. Стена была в трещинах, сквозь которые пробивались зеленые ростки каких-то растений.

Удивительно – я кричал, но мои уши слышали всего лишь слабый стон. Поразило меня и другое – я почему-то стоял, несмотря на свое беспамятное состояние.

И лишь окончательно стряхнув с себя оцепенение, я наконец понял, что нахожусь в цехе заброшенного завода и привязан к колонне крепкими веревками.

Через окна с битыми стеклами под самой крышей в помещение вливался неяркий сероватый свет, из чего я заключил, что теперь, скорее всего, раннее утро. На фоне окон мелькали молниеносные черные тени; это возвращались из ночной охоты летучие мыши.

Едва очнувшись, я сразу же вспомнил "Эмбиру" и дона Мануэля, свое падение в бездну и темень за окнами пулькерии.

Насколько я помнил, все случилось ночью, а потому маловероятно, что я был без сознания до вечера другого дня.

Неожиданно вспыхнул яркий свет, и мне поневоле пришлось зажмурить глаза.

– А-а, очухался, красавчик!

За этими словами последовал довольно чувствительный удар по печени, и я охнул. Свет погас – вернее, ушел в сторону – и передо мною возник уже знакомый мне толстяк в полосатых штанах.

Я рассмотрел его во всех деталях лишь спустя две-три секунды, когда глаза привыкли к нормальному освещению.

Да, это был толстяк, только теперь его сытая самодовольная рожа превратилась в маску ненависти. В руках он держал мощный электрический фонарь и внушительного вида тесак, поигрывая им со сноровкой, указывающей на недюжинное умение владеть этим, достаточно серьезным в руках профессионала, оружием.

Подсвеченный сбоку-снизу своим же фонарем, толстяк был похож на хорошо откормленную жабу. Его нижняя челюсть с многочисленными жировыми складками все время двигалась, словно он все время жевал, даже во время разговора. – Наконец-то, хев… хев… хев…

Он продолжил свои жевательные упражнения, обжигая меня злобным взглядом.

– Я уже заждался. Дон Мануэль немного переусердствовал с этим газом, чтобы тебя усыпить. – Нижняя челюсть толстяка задвигалась быстрее. – А я не хочу, чтобы ты умер быстро и безболезненно. Хев… хев… хев… – Оказывается, это он так смеялся.

– У меня к тебе, паскудник, – снова последовал удар, но уже в солнечное сплетение, – особый счет.

Теперь я ждал удара, а потому не почувствовал даже боли. Я стоял с отсутствующим видом, а внутри кипел – как я мог так по-глупому влипнуть?!

Ведь чувствовал, почти знал, что дон Мануэль готовит западню, – и поперся, словно молокосос. А больше всего меня злило, просто приводило в неистовство, что никто не узнает, как я кончил свои дни и где.

Никогда бы раньше не подумал, как это будет важно для меня. – Я с тебя сейчас шкуру спущу, гринго, – злобствовал толстяк, пытаясь меня запугать.

Видно, ему очень хотелось, чтобы я просил пощады.

– И раны перцем посыплю…

– Кончай с ним поскорее, Родриго, какого дьявола! – раздался грубый недовольный голос.

В поле моего зрения появились еще двое: низкорослый мулат с красным платком на шее и белый, судя по длинным прямым волосам цвета вороньего крыла и широким скулам, с малой примесью индейской крови. Так что его можно было отнести к метисам.

Говорил мулат. – Не-ет, брат Диего, ты меня не торопи. Я должен за искалеченную руку отплатить сполна.

Он ткнул мне едва не в лицо забинтованную ладонь левой руки.

– Я пообещал дону Мануэлю, что он получит не только кошелек этого гринго, но и в придачу пять тысяч крузейро, если доставит его сюда. Имею я право на свои кровные поразвлекаться, как хочу?! – Имеешь, имеешь, – успокоил его мулат, закуривая. От него несло потом и прогорклым рыбьим жиром.

– И все же долго не тяни, – сказал мулат. – Через три часа у нас встреча, там мылятся хорошие деньги, не забывай об этом. Как раз и вернешь то, что должен дону Мануэлю. – Начинай, – поддержал Диего и метис.

Мне уже приходилось встречаться с такими, как он. У многих метисов жестокость в крови. Все дело в том, чьи гены преобладают: белого человека или индейца.