— Уголовный тип, — сказал Алик. — Будущий преступник. Да, я забыл тебе сказать… Помнишь, когда ты домой пошла… Я иду… И вдруг чувствую ужасающий удар по голове! Я чуть сознание не потерял!.. Оборачиваюсь и вижу — он. Стоит, понимаешь, и такую нахальную морду скорчил! Я говорю: «Ах так? Ты драться, говорю, вздумал? Ну так получай!.. И как дам ему головой в живот! Он как полетит вверх тормашками!.. Я считаю, с хулиганами только так и надо поступать! Хулиганов жалеть нельзя! Правильно?
— Правильно, — неуверенно сказала Тося. — Но только разве ты…
— Помяни моё слово, — сказал Алик, — этот Агафонов когда-нибудь попадёт за решётку!
Они открыли тяжёлую дубовую дверь и вышли на улицу.
На улице падал крупный снег и не было и в помине никакого Агафонова.
— Ну вот, а ты боялась! — сказал Алик.
И они двинулись вперёд и прошли уже шагов пятнадцать по безлюдной, усаженной деревьями улице, как вдруг твёрдый, как камень, снежок ударил Тосю в плечо.
— Ой! — вскрикнула Тося, и не успела она сообразить, в чём дело, как целая туча снежков замелькала перед её глазами, и один из них попал ей в голову, другой — в ногу, а третий, видно, попал в Алика, потому что Алик заорал благим матом и, держась за глаз, с криком «Спасайся! Агафонов!..» бросился бежать в неизвестном направлении.
ТРОЙКА С МИНУСОМ
Сдав злополучную контрольную, Аня побрела домой. На душе у неё было скверно.
«Что завтра будет? Ой, что будет?.. — думала она по дороге. — Неужели я получу двойку?»
От этой мысли делалось так тошно, что Аня мотала головой, чтобы её прогнать и не думать о том, что будет завтра.
Но не думать о завтрашнем дне было невозможно. С каждой секундой, с каждой минутой, с каждым часом к Ане неумолимо приближался этот завтрашний день, и как ни надеялась Аня на то, что завтра не настанет, завтра настало.
Оно настало с темноты, внезапно освещенной резким электрическим светом. С тишины, перечёркнутой громкой музыкой и весёлым голосом из репродуктора: «Здравствуйте, товарищи! Начинаем нашу утреннюю гимнастику!»
Потом оно затормошило Аню душистой маминой рукой в широком малиновом рукаве.
Потом забулькало холодной водой из крана.
Потом оставило неприятный привкус лесной зубной пасты на Аниных дёснах и языке.
Потом запахло яичницей и кофе с молоком…
А потом всё это кончилось. И началась длинная тёмная улица, и липкий мокрый снег сверху, и пронизывающий ветер…
Но Аня согласна была целый день идти под этим отвратительным мокрым снегом, который целился ей прямо в лицо, под этим ветром, который срывал с неё шапку и лез за шиворот, лишь бы как можно дольше не приходить сегодня в школу.
Там, за поворотом, ярко и призывно светились школьные окна, но Аня шла и не поднимала глаз от мокрого тротуара.
Сегодня ей не хотелось видеть школьных окон. Сегодня она шла медленнее обычного…
И всё-таки вот она, школа.
Впервые в жизни она показалась Ане неприятной, какой-то грязно-зелёной и нелепой, и ей впервые в жизни не захотелось в неё войти.
Но она вошла.
Вошла и разделась.
Разделась и поднялась на третий этаж.
В классе у окна кучкой стояли несколько человек. В середине Спичкин с перевязанным глазом махал рукой и что-то доказывал Ире Сыркиной.
— Называется председатель совета отряда! — горячился он. — Да таких председателей, как ты, гнать надо! Не можешь на Агафонова повлиять! Вот, полюбуйтесь, он мне вчера чуть глаз не выбил! Одуванчикова свидетель.
— Я делаю, что могу, — оправдывалась Ира. — Но я одна с ним не в силах справиться! Вот вы все храбрые за спиной говорить. Вы бы ему в глаза сказали!
— Если бы я был председатель совета отряда, я бы ему ещё и не то сказал! — закричал Алик.
Но тут в класс вошёл Агафонов, и Алик как-то странно, бочком, отошёл от Иры и сел за свой стол. А потом вошла Тося и тоже села на своё место, рядом с Аней Залетаевой, которая опять показалась ей бледной и как будто нездоровой.
А потом вбежали все остальные, кто опаздывал.
И в классе зазвенел звонок.
Первый, второй и третий уроки тянулись нескончаемо долго.
И вот настал четвёртый, последний урок.
Урок математики.
Как-то особенно неприятно и визгливо звенел звонок, и в класс вошёл Сергей Фёдорович.
«Может быть, он ещё не проверил?» — с отчаянной надеждой подумала Аня Залетаева, глядя в добродушное лицо Сергея Фёдоровича. Но Сергей Фёдорович полез в портфель и вынул оттуда пачку тетрадных листов. Сердце у Ани оборвалось.
— Отличились, — произнёс Сергей Фёдорович и помахал в воздухе белой пачкой. — Полкласса двоек. Поздравляю! Фёдоров, раздай контрольные.
Дежурный по классу Фёдоров встал и пошёл раздавать контрольные.
Какое глупое у этого Фёдорова, оказывается, лицо! Как он быстро выхватывает из пачки контрольные и как небрежно кидает их на столы! Вот он приближается с глупой усмешкой к Ане Залетаевой… Вот уже лежит белый листок перед Валей Малаховой и перед Рудиком Антонченко. Уже получила контрольную Тамара Павлихина, и, тихо охнув, уже развернули свои контрольные Гвоздева с Собакиной… Фёдоров всё ближе, ближе… Постой, Фёдоров! Остановись! Замри, Фёдоров, с пачкой контрольных в руках! Куда ты торопишься? Кто тебя гонит? Ты что, автомат какой-нибудь? Робот ты, что ли? Остановись! Разве ты не видишь, как умоляюще смотрят на тебя глаза отличницы и старосты класса Ани Залетаевой? Ну, споткнись ты, что ли! Ну, урони на пол оставшиеся контрольные! Пусть рассыплются по полу. Пусть разлетятся по всему классу белой стайкой, чтобы можно было долго-долго собирать их, ползая на коленках под столами…
Долго-долго, до самого звонка…
Эх, Фёдоров, Фёдоров! Равнодушный ты человек! Спокойно ждёшь ты свою заслуженную троечку, и не можешь ты, Фёдоров, понять чужую беду! Не можешь, куда тебе! Неумолимо, как злой рок, приближаешься ты к Ане Залетаевой, и она даже закрывает на секунду глаза, чтобы не видеть, не видеть твоего лица…
Когда она их открывает, на столе перед ней лежит контрольная. Ровным, крупным (самым красивым в классе) почерком написано на ней:
«Залетаева А., пятый «А».
Помертвевшей рукой Аня Залетаева переворачивает страницу…
Ох, не дай бог тебе, читатель, пережить такое! Получать всю жизнь одни только круглые пятёрки, а в один прекрасный (вернее, ужасный) день обнаружить под своей контрольной…
Правда, в этом месте мы хотели бы оговориться. Честно сказать, нам не приходилось всю жизнь получать одни только круглые пятёрки. Но тем не менее мы не теряем надежды, что тебе как раз приходилось это делать. И тогда ты, конечно, поймёшь, какие чувства испытала Аня Залетаева, когда раскрыла она свою злополучную контрольную.
Нет, не двойка красовалась на второй странице. Там, под нерешённой задачей, была выведена красным карандашом твёрдой, не знающей сомнений учительской рукой огромная круглая тройка с длиннющим мерзким минусом.
От этого зрелища Аню передёрнуло.
Она быстро прикрыла лист рукой и метнула взгляд в сторону Тоси: не видала ли она?
Но Тосе было не до этого.
Тося была занята созерцанием своего листа. На её круглом розовом лице было написано такое великое и неподдельное изумление, что Аня, как ни была убита горем, невольно заглянула в её лист.
Там стояла двойка.
Аня видела, как Тося повернулась и с немым укором поглядела на сидевшую сзади Пантелееву.
Ах, Пантелеевой тоже было не весело! Полными слёз глазами она взирала на свой лист, на котором, как и у Тоси, красовалась двойка.
И вообще добрая половина пятого «А» пригорюнилась и уныло склонилась над своими контрольными. Кое-где скопившиеся уже в достаточном количестве слёзы начинали выкатываться из глаз и падать с тихим печальным стуком на выгнутые спины двоек. Кое-кто делал вид, что, мол, подумаешь, двойка! Ерунда на постном масле! И даже пытался бодро улыбаться, но не у всех это хорошо получалось — улыбка выходила кривая и дрожала на губах, как неверный луч карманного фонарика дрожит ночью на плохо освещенных грядках летней дачи.
