— Бригада действует. Ее отряды бьют врага под Псковом и Карамышевом. Часть партизан, которые вышли со мной, тоже готова в поход.

— Значит, вы готовы вести бригаду обратно в тыл врага?

— Готов…»[68]

Вот, собственно, и вся история. Васильев был болен, и, как узнали позже, смертельно. Ему не следовало, конечно, идти за линию фронта. Но ему казалось, что, обратись он сейчас к врачам, и вовек не доказать будет, что не слабость духа, не страх заставили его нарушить приказ и увести остатки бригады в советский тыл.

А. Н. Асмолов пишет: «В конце ноября 1942 года бригада пересекла линию фронта и направилась к прежнему месту действия — в Серболовский лес.

Снова полная лишений партизанская жизнь, снова почти беспрерывные бои. Не успела бригада ступить на землю бывшего Партизанского края, как гитлеровцы встретили ее карательной экспедицией. Партизаны отразили атаки врага. Но, учитывая его многократное превосходство, Васильев решил вывести бригаду из Дедовичского района в Новоржевский.

„Болезнь комбрига быстро прогрессировала, — вспоминает в очерке о комбриге Н. Г. Васильеве бывший партизанский журналист И. В. Виноградов. — Какие только меры не принимала фельдшер Нина Романовна Щербакова! Ничто не помогало. Васильеву становилось все хуже…

— Ты же совсем болен! — убеждал его Орлов.

— Чепуха! Все пройдет.

Васильев продолжал отдавать распоряжения, хотя временами голос его снижался до шепота. Выход был один: немедленно вывезти комбрига на самолете в советский тыл. Но, как назло, все застилала вьюга. Не было у партизан и подходящей площадки, чтобы принять самолет: лед на озере оказался тонким, ровной полянки тоже не находилось. Николай Григорьевич терял последние силы. Во время переходов его несли на носилках…“

11 декабря в Валдай была подана тревожная радиограмма: „Васильев тяжело болен. Немедленно шлите самолет озеро Сусельница. Вылет самолета радируйте. Орлов“.

В тяжелом состоянии, с резкой одышкой вывезли комбрига на Большую землю и положили в госпиталь. 26 марта 1943 года Николай Григорьевич умер от скоротечного туберкулеза легких».[69]

Мы переходили линию фронта примерно неделей, позже бригады Васильева и почти на том же самом участке. Несколько дней и ночей полковая разведка тщательно изучала обстановку в районе деревни Каменка, и наконец 12 декабря южнее ее скрытно сосредоточился полк. Ждали наступления ночи.

Для меня это был девятый переход линии фронта,[70] дело, казалось бы, не новое, но я готовился к нему очень тщательно, без скидок на имеющийся опыт.

Да их и нельзя никогда делать, поскольку даже при самых благоприятных обстоятельствах и даже на таких участках, где почти нет вражеских войск, эта операция таит в себе смертельную опасность. Если противник обнаружит полк в своем прифронтовом тылу, он всегда будет в состоянии подтянуть достаточное количество сил, чтобы нас уничтожить. Вот почему разведчики буквально прощупали за несколько дней каждый сантиметр участка перехода.

В двадцать три часа все подразделения заняли исходные позиции. И в это время, то ли обнаружив наше передвижение, то ли стреляя наугад, для острастки, гитлеровцы накрыли нас артиллерийским огнем. Обстрел был недолгим и не причинил никакого вреда, однако сильно обеспокоил. Было еще не поздно изменить маршрут: я знал, что как севернее, так и южнее Каменки имелись другие подходящие участки, и все-таки решил идти именно здесь. Если нас и в самом деле обнаружили, подумал я, противник почти наверняка посчитает, что в том месте, где был произведен артналет, мы действовать не станем.

Я знал, что в последние месяцы никто, в том числе и армейские разведчики, ни разу не пересекал линию фронта позже часа ночи. Решил начать движение в четыре. В предутренние часы тревога ночной настороженности неизбежно угасает, делает свое дело и физическая потребность сна, который, если кругом тихо, буквально валит с ног. А насколько предутренний сон крепок, знает, я думаю, каждый. Может быть, и немецкие наблюдатели будут дремать.

Еще раз обговорив с командиром воинской части, занимавшей позиции в районе Каменки, детали возможного взаимодействия — они касались в основном поддержки нас артиллерийским и пулеметным огнем в случае обнаружения противником, — ровно в четыре дал команду начинать движение.

Ночь выдалась самая подходящая: низкие, черные облака, видимости почти никакой. Впереди двигалась группа разведчиков, прокладывая три параллельные лыжни. В голове основной колонны находился Степанов, ближе к середине — я, дальше — Казаков, а в арьергарде — Алексеев с группой минеров.

Отойдя в сторону, прислушался. Только заглушенный шорох, напоминающий шум тихого ветра в верхушках деревьев, доносился с лыжни. Люди сосредоточенны, осторожны — недавний артналет заставил каждого собраться, отбросить ненужную удаль. Пока все хорошо. Только бы пройти без выстрелов!

Справа и слева от нас два немецких дота. Между ними метров триста, и доты сейчас не видны, но мы в зоне огня. Только бы не заметили! Как тени, медленно и неслышно скользят и скользят тремя бесконечными цепочками партизаны. Тихо вокруг. Тихо…

Наконец, около семи утра, заминировав промятый тремя сотнями лыжников след, мы углубились в Рдейские болота. Там на лесистых островках можно найти укрытие для дневного отдыха, а если потребуется, то и удобные для обороны позиции.

С рассветом противник наверняка обнаружит наш след и бросится в погоню. Значит, сейчас задача одна — успеть уйти как можно дальше. А времени на это не так уж много: светает в декабре хоть и довольно поздно, после девяти, но сейчас уже семь, надо торопиться. Двигаемся без привалов.

Идти было трудно. За ночь мороз сменился оттепелью, снег стал мокрым и рыхлым, он налипал на лыжи, затруднял движение. Тяжелее всего приходилось разведчикам, прокладывавшим лыжню, и хозяйственникам, тащившим на специальных санях-волокушах все наши запасы взрывчатки. И все-таки нам везло. Когда наступил рассвет, мы обнаружили, что движемся в густом тумане, который сменился затем мелким и нудным дождем, сыпавшим из нависших над самыми верхушками деревьев плотных облаков. Значит, вражеских самолетов можно не опасаться. Я решил воспользоваться этим, и мы продолжали движение днем. Заставляло торопиться и то, что сзади, в той стороне, откуда мы пришли, раздалось несколько характерных взрывов — судя по всему, на наших минах подорвались вышедшие на след гитлеровцы.

Однако нам становилось все труднее и труднее. Люди устали, все чаще приходилось делать привалы. К тому же дождь принес с собою еще одну, совершенно неожиданную, неприятность. Выяснилось, что многим достались полушубки из плохо выделанной овчины. Намокнув под дождем, они стали вытягиваться в длину, и через некоторое время в колонне было немало совершенно комичных фигур: полы до земли, рукава ниже колен… И грустно, и смешно. А чего ждать от этих полушубков, когда они высохнут?

К исходу дня погода немного улучшилась. Дождь перестал. Мы углубились в болота километров на тридцать и расположились наконец на длительный отдых. В наступившей темноте стало заметно, что небо над участком нашего перехода линии фронта освещается беспрерывно запускаемыми ракетами. Вероятно, противник принял нас за крупную воинскую группировку, зашедшую ему в тыл, и опасался теперь одновременного удара с двух сторон. Значит, преследования можно не опасаться. Да и ушли мы довольно далеко.

На следующий день с утра в небе опять висели облака, сыпал мелкий дождь, и мы, не боясь нападения с воздуха, совершили большой переход и вышли к западной окраине Рдейских болот.

К вечеру горизонт на северо-западе очистился от облаков, температура стала стремительно падать, начало подмораживать. Очень быстро мокрый снег превратился в наст, наши полушубки — в ледяные панцири, а валенки — в самые настоящие колодки. Возникла опасность поморозить людей. Единственный выход разводить костры.