Я был, повторяю, не готов к такому разговору. И главное — мне почему-то до боли жаль стало своего полка: ведь получалось, что он должен был прекратить свое существование. А все мы — и оставшиеся в строю бойцы, и командиры — свой полк любили, все мы не лишены были доли честолюбия и хотели, чтобы наш полк обязательно вошел в историю партизанского движения.

Может быть, кто-то усмотрит в этом нелогичность. Не стану спорить, сейчас я и сам ее вижу. Но тогда я принялся рьяно защищать право полка сохранить свое имя. Не думаю, что Василий Порфирьевич проникся моими идеями, высказанными к тому же, насколько я помню, в достаточно путаной форме. Кроме слов «не в названии дело», я сейчас, пожалуй, ничего уже из своих доводов и не припомню. Но в конце концов он пожал плечами и сказал, что подумает, посоветуется с Никитиным, и тогда мы продолжим разговор.

А на следующий день я уже читал радиограмму из Ленинграда, смысл которой заключался в следующем. Наш полк переименовывается в 1-й отдельный. Таким образом, он становится самостоятельно действующим. На формирование отводится десять дней. Район боевых действий и дата выхода в немецкий тыл будут указаны после согласования. Командовать полком поручено мне.

Теперь оставалось только сказать «есть!» и выполнять приказ. Так в числе действовавших на территории Ленинградской области партизанских соединений и подразделений появился отдельный полк. Первый и единственный.

Началась горячка комплектования и подготовки к выходу во вражеский тыл. Состав штаба полка не претерпел почти никаких изменений, зато среди командиров, комиссаров и начальников штабов отрядов оказалось довольно много людей, с которыми раньше ни я, ни Казаков, ни Степанов не встречались. А времени на знакомство почти не было. Достаточно сказать, что уже к концу ноября формирование полка было в основном завершено. А ведь из немецкого тыла мы вышли 6-го.

Когда настало время обсуждать возможные районы базирования, я оказался подготовленным к разговору с Гординым гораздо лучше, чем в первый раз. Я имел на этот счет твердое и обоснованное мнение, а не одни эмоции, и отстаивал его. Василий Порфирьевич предложил район в лесах западнее Порхова, который, судя по карте, мало чем уступал Партизанскому краю. Но я-то, пройдя только что от Струг Красных до Сущево и дальше, прекрасно знал, что это впечатление обманчиво, и поэтому попросил разрешения обосноваться в районах, прилегающих к Новоржеву, Пушкинским Горам и Сошихину.

— Да там же и лесов-то приличных нет! — удивился Гордин.

— Ну так что? — сказал я. — Это меня не смущает.

— А размещаться где будешь?

— В деревнях, Василий Порфирьевич. Там можно, я знаю. Видел.

Много лет спустя будет сделано обобщение. «Своеобразие и сложность борьбы в юго-западной части области заключались в том, что многие ее районы были безлесными. Это создавало большие трудности для действий партизанских отрядов, а тем более для их базирования. Во всех крупных населенных пунктах враг держал сильные гарнизоны. Но в то же время общая концентрация вражеских войск в юго-западной части области была значительно меньшей, чем в центральных, западных, а также в юго-восточных ее районах. При искусстве и опыте командиров это открывало возможность для широких маневренных действий партизан».[67] Это правильная характеристика. Однако слова «возможность для широких маневренных действий» в те дни, когда мы с Гординым обсуждали вопрос о базировании полка, с уверенностью произносить было еще рано: требовались доказательства того, что эта возможность существует. Я был в этом уверен. Гордин сомневался. Последнее слово оставалось за Ленинградским штабом.

Главными задачами, которые ставились перед полком, были диверсионная работа на коммуникациях противника и ведение разведки. Это, однако, не исключало возможных налетов на гарнизоны противника, не исключало и ведения прямых боев против карательных подразделений, которые гитлеровцы, конечно же, будут против нас направлять. Исходя из всего этого, мы стремились укомплектовать подразделения достаточным количеством огневых средств, при отборе личного состава стремились найти хороших специалистов-подрывников, опытных разведчиков. Желающих воевать в тылу врага было много, и поэтому мы имели возможность выбирать. Этим занимались все в штабе: и я, и Казаков, и Степанов. Предпочтение оказывалось, конечно, тем бойцам и командирам, которые уже имели партизанский опыт.

Наконец полк укомплектован полностью. В его составе теперь 4 отряда и взвод полковой разведки. Численный состав — 310 человек, среди которых. 66 коммунистов и 98 комсомольцев. Мы были хорошо вооружены: 15 пулеметов, 163 автомата, 132 винтовки, 3 миномета. Радиостанции — в каждом отряде.

Когда в опергруппе Северо-Западного фронта обсуждался вопрос о вооружении полка, было высказано предложение обеспечить весь личный состав автоматами. Однако я наотрез отказался. И вот почему.

Автоматы хороши только в том случае, когда имеется возможность беспрепятственно пополнять запас патронов. А это нам, к сожалению, не всегда было доступно. Что, например, делать, если погода выдастся нелетная? Или если полк надолго оторвется от своей базы? Или в случае длительного преследования противником? Кроме того, в неопытных руках автомат превращается в самое настоящее бедствие: он способен безо всякого толку пожирать в считанные минуты такую уйму патронов, что их и при регулярном снабжении не всегда хватает. Из опыта я знал, что необстрелянные бойцы, получив автомат, расходуют боезапас, как правило, моментально и остаются затем фактически безоружными. А ведь в составе полка были и люди, не нюхавшие пороха.

Винтовка в этом плане куда лучше. Она не только экономнее, но и гораздо дальнобойнее автомата, из нее легче поражать цель. Здесь надо, наверное, напомнить, что автоматы, бывшие на вооружении Красной Армии в Великую Отечественную войну, имели на самом деле точное название «пистолет-пулемет»: ППД — пистолет-пулемет Дегтярева, ППШ — пистолет-пулемет Шпагина. И означало это не что иное, как указание на малую длину ствола — по сути дела, пистолетную. Кстати, патроны к автоматам шли тоже пистолетные. Отсюда не такая хорошая, как у винтовки, дальность боя и точность. Все это, вместе взятое, заставляло нас автоматами не очень-то увлекаться.

Я уже писал о том, что командование полка осталось в основном неизменным добавились только начальник особого отдела Г. Н. Пяткин и командир взвода разведки лейтенант Лазарев. В штабах же отрядов было много новых людей.

Первым отрядом командовал Ф. А. Алексеев, комиссаром у него был В. В. Ермолин, начальником штаба — А. Н. Тыркалов. Во втором отряде — соответственно В. Н. Андреев, А. И. Попов, З. А. Ларионов. В третьем — П. А. Климов, В. И. Павлов, В. И. Ващенко. Руководство четвертым, диверсионным отрядом было поручено Герою Советского Союза М. С. Харченко. Все командиры, комиссары и начальники штабов имели крепкую закалку и большой партизанский опыт. Это были проверенные в многомесячных боях товарищи, прошедшие трудный, полный неожиданностей и лишений боевой путь. Все они воевали в Партизанском крае, и уже одно это сближало нас очень сильно.

Переход полком линии фронта планировался на том же примерно участке, где мы пересекали ее с полком Скородумова в феврале 1942 года на пути в Партизанский край: между Старой Руссой и Холмом. Этот участок, как наиболее благоприятный, партизаны использовали часто. Здесь шел обоз с продовольствием для ленинградцев, здесь линию фронта пересекали три отряда латышей, отряд горьковских комсомольцев К. А. Котельникова, бригада А. В. Германа и многие, многие другие. Здесь же 22 сентября вышла в советский тыл часть бригады Васильева, здесь же проходили многочисленные партизанские группы, рассеянные карателями. Это, с одной стороны, облегчало переход (место достаточно хорошо изучено), а с другой — усложняло его. Противник не мог не отметить частого нашего движения здесь и, следовательно, должен был принять контрмеры.