Они кружили в темноте, он сам был темнотой, и в этом все поглощающем мраке они были единым целым. Когда они оказались перед дверью спальни, Джини вновь ощутила ужас – она поняла, что, если уступит сейчас, никогда уже ничего не сможет исправить.

Она закричала, но его губы зажали крик, стирая из памяти все, кроме его мужественности.

За окном блеснула молния, и весь мир содрогнулся от грома. Поднялся сильный ветер, от его порывов задрожал весь дом. А может быть, это Джордан так сильно раскачивал ее?

Между тем его губы спустились по шее, между грудей, обожгли ее обнаженную кожу, нежно коснулись каждого ужасного шрама. Он шептал слова любви, невразумительные ласковые слова, которых никогда прежде не говорил.

– Скажи, что ты хочешь меня, Джини, – наконец жадно потребовал он. Она не ответила, и хрипловатый голос опять приказал, еще настойчивее: – Скажи, Джини!

Все плыло у нее перед глазами от желания, а она пыталась разглядеть выражение на мужском загорелом лице, находившемся так близко. Мучительную боль и терзающую душу любовь – вот что увидела она.

– Я хочу тебя, – тихо прозвучало признание.

От этого шепота гнев исчез, на его лице заиграла полная нежности улыбка, та самая робкая полуулыбка, которую она так любила. Вместе с ней возникло волшебное чувство, что время повернуло вспять, пропали годы, проведенные в разлуке, они опять молоды и любят друг друга. По жилам у Джини потек расплавленный огонь.

Он опять поцеловал ее, еще нежнее, чем раньше, потом внес ее в спальню и опустил на кровать. Она лежала, охваченная пламенем чувственной страсти, и следила за ним глазами. Он подошел к окну и опустил жалюзи, потом вернулся к кровати и стоял, возвышаясь над ней, широко расставив ноги. В его позе было что-то древнее, без слов говорившее об одержанной победе.

Свет ее золотисто-коричневых глаз встретился с огненным блеском в его черных глазах. Ничего не говоря, он начал раздеваться, и Джини следила за ним без чувства стыда, восхищаясь совершенством мужского тела. Где-то далеко появилась мысль, что надо бы встать и убежать, но было уже поздно: его поцелуи пробудили целый поток чувств, переполнивших ее.

Он ослабил галстук и стянул его через голову. Потом пиджак, рубашку и остальную одежду, а вместе с ней и последние признаки цивилизации. У него было гладкое смуглое тело, сильное, как у ягуара, но только еще красивее. Гораздо красивее, мелькнула слабая мысль, и всю ее пронзила извечная языческая дрожь. Джини опустила ресницы, чтобы он не увидел, какое впечатление произвела на нее мужская плоть.

Он подошел ближе, и когда его обнаженное тело коснулось ее, все закружилось у нее перед глазами. Затвердевшие соски погрузились в жесткие волосы у него на груди. Короткий стон вырвался у него, такую боль причиняли ему ушибленные ребра. Но он тут же забыл о боли – его охватила страсть.

А потом жаркие тела сплелись, и все разделявшее их, все годы разлуки исчезли. Они были просто мужчиной и женщиной, жаждавшими друг друга.

Они не говорили ни слова. Страстные. Восхищенные. Их тела требовали. Горячие губы обжигали сокровенными поцелуями нежную кожу. Затем его губы прильнули к бешено пульсирующей жилке у нее на шее и остановились. Медленно его руки двигались вдоль ее рук, талии, бархатистой кожи стройных бедер, и вдруг его ноги оказались между ее ног.

Ее тело медленно прогнулось, готовое принять его. С невыразимой нежностью он наконец прижался к ее теплой плоти и овладел ею. Но только дав ей время привыкнуть, он начал двигаться, сначала не спеша, потом все быстрее.

Слабость охватила все тело Джини, она стала покорной рабой, слепо следующей за своим господином в его желании.

– Джордан! – прозвучало, как стон восторга, и он принялся истово целовать губы, с которых сорвался этот звук.

Ее руки гладили его шею, крепкие мышцы на плечах и на спине, ощущая испарину страсти. Даже самое легкое касание этих рук вызывало в нем трепет. Он тяжело и неровно дышал, и она чувствовала, что он так же поглощен ею, как и она – им.

Внезапно ей показалось, что она теряет сознание, но одновременно она ощутила и необычайную полноту жизни.

Джордан крепко прижался к ней, тела таяли, сливаясь воедино, а волны любви уносили их к неведомым берегам, которых ни один из них не знал прежде. На мгновение души тоже соединились в пламени взаимного восторга.

Не говоря ни слова, Джордан сжимал ее в своих объятиях, хотя буря страсти стихала. Она слышала, как сердца их бились в унисон.

То, что произошло между ними, было слишком замечательно, чтобы у них нашлись сейчас какие-либо слова. Но даже в момент взаимного восторга она не забывала о своей боли. Нельзя позволять этой страсти разгореться. И раньше, и теперь их связь невозможна. Теперь больше, чем когда-либо. Завтра скажу ему об этом, подумала она в отчаянии. Завтра, когда мы оба будем способны рассуждать более спокойно.

А в ту ночь он несколько раз будил ее, и они любили друг друга. Казалось, что, как только он познал счастье обладания, он не мог насытиться ею. Наконец, незадолго перед рассветом, он позволил ей заснуть – глубоким сном без сновидений.

На следующее утро она проснулась первой. В доме стояла мертвая тишина, хотя наверняка было уже поздно. Это могло означать, что Мелани тоже еще не встала. За окном капли дождя падали с деревьев. Пересмешник поднял шум в кустах – видно, Саманта вышла на охоту.

Джини лежала в полутьме спальни, мысли ее блуждали, перемежаясь забытыми чувствами.

Да, та страстная женщина, испытывавшая прошедшей ночью пылкий, темный, бесстыдный восторг, принадлежала только Джордану, как бы она ни хотела убедить себя в обратном. Теперь ей стало это совершенно ясно.

Бархатно-черная ночь и часы любви пронеслись, точно сон, но заставили ее понять, что, несмотря на все ее попытки притвориться безразличной, она никогда не переставала любить Джордана. Он опять владел ее телом, как все эти годы владел ее душой и сердцем.

Свернувшись калачиком, она лежала в полусне, прижавшись к нему и ощущая тепло мужского тела, и смотрела, как сквозь полоски жалюзи в комнату пробивается свет. Гроза, разразившаяся прошлой ночью, прошла, но в воздухе остался аромат свежести.

Каким счастьем было бы лежать в его объятиях и смотреть, как он спит, – если бы она не боялась его пробуждения.

Она кусала распухшие от поцелуев губы, а мысли плутали в воспоминаниях о бурной ночи. Он любил ее как безумный! У нее вспыхнуло лицо, когда она вспомнила мгновения перед рассветом: его руки гладили и сжимали ее, а губы скользили по самым чувствительным местам ее тела. Он прижимался колючей щекой к ее животу, а потом между бедрами. Ее приводила в восторг эта интимная ласка, так когда-то она наслаждалась экстазом, в который он приходил оттого, что доставляет ей удовольствие.

Она опять познавала красоту в ощущении прикосновений, красоту соединения мужчины и женщины, способную связать глубже, чем любая другая красота, даже тайная, подсознательная красота душевных движений.

Мысль отказаться от него, потерять его невыносима. И все же выбора у нее нет.

Солнечные лучи теперь были выше, золотистым сверкающим светом они заливали темное, усталое лицо Джордана.

Он тихо застонал, и она теснее прижалась к нему, стараясь слиться с ним. Когда он открыл глаза и увидел ее, то сонно улыбнулся, словно для него это было естественно – проснуться рядом с ней в постели. Он опять закрыл глаза, но его пальцы пробежали по ее напряженным соскам, и она задохнулась. Джини прислушивалась к его учащенному дыханию, а руки Джордана продолжали свое путешествие по затвердевшим возвышениям таких желанных холмов.

Она попыталась сопротивляться сладкому возбуждению, которое пробуждали его ласки.

– Джордан, не надо.

– Но, любимая, твое тело говорит, что надо, – прошептал он, поддразнивая.

Это все из-за того, что проснуться и обнаружить его в своей постели казалось таким волнующе правильным, справедливым, даже если и было совсем неправильным. И сам собой возник незваный вопрос: а может быть, для Джордана Джекса обычное дело просыпаться каждый раз в объятиях незнакомой женщины, с которой он занимался любовью накануне? То есть она, конечно, для него не незнакомая. Но в чем-то и незнакомая…