Ближе к вечеру, когда тени удлинились, а летний жар тяжелым покрывалом лег на улицы, на берег высадился молодой и хорошо сложенный человек. Он спрыгнул на землю еще до того, как лодку привязали к причалу. У него была с собой лишь небольшая сумка; набедренная повязка заметно обтрепалась, а кусок ткани на шее испачкался и пропитался потом. Даже золотые волосы и борода нуждались в уходе.

Никто не стал задавать ему вопросов, хотя во многих городах существовали суровые правила, когда дело доходило до молодых людей с шарфами на шее. Обычно городские власти сразу же отсылали их прочь. Иногда им предлагали снять шарф, но прежде обязывали принести клятву верности городу и его войску.

Путник не обращал внимания ни на уличных торговцев, которых было полно в порту, ни на носильщиков, перетаскивавших разные грузы. Он сразу же зашагал к ближайшему переулку и исчез в его тени. После этого он старался идти так, чтобы стена оставалась справа от него, а свою сумку с вещами нес на левом плече, скрывая лицо. И хотя улицы были похожи одна другую — повсюду стояли одинаковые дома — он шел вперед без малейших колебаний.

Другие пешеходы старались уступать ему дорогу. Те несколько человек, что едва с ним не столкнулись, в последний момент успевали заметить его шарф, шрамы и взгляд, после чего сразу отходили в сторону, бормоча извинения. Дело прежде всего было во взгляде.

Свернув за угол, он оказался в незнакомом месте — перед ним высилась стена, построенная совсем недавно. Он предположил, что где-нибудь в ней обязательно найдется проход. Да… в больших городах становится все меньше и меньше свободного места. Он свернул направо, потом налево и вскоре оказался возле мраморных ступеней перед фасадом большого каменного здания. Он и забыл, какое оно огромное. Однако в памяти всплыли другие вещи. Недовольно фыркнув, путник поднялся по ступеням и вошел внутрь.

Просторный круглый зал напоминал гигантскую птичью клетку: двенадцать входов и двенадцать стен, похожих на колонны, поддерживающих куполообразный потолок. В этот жаркий летний день здесь царили тень и прохлада, но зимой по залу наверняка гулял холодный ветер. Мебель полностью отсутствовала, зато у основания каждой стены стоял алтарь со статуей бога или богини, высеченной из мрамора цвета меда. Это был Пантеон, дом Светлых. Статуи потрясали воображение: того и гляди, боги сойдут вниз, беззаботно смеясь, и отправятся по небесным домам.

«Обойду Пантеон и сразу назад», — подумал путник. Если вернуться на берег до заката, то в лодке еще найдется свободное место; в противном случае он проведет ночь в храме Эриандера и до рассвета его покинет.

Сейчас в Пантеоне собралось человек десять — в основном пожилые женщины и младшие жрецы. Поскольку все они стояли справа от путника, он свернул налево, ступая босыми ногами по прохладному мраморному полу.

Первый идол был юным существом неопределенного пола, прикрывающимся отрезом ткани. Его или Ее рука прикрывала грудь, а под тканью прятался пах. Почему оно столь печально? Если бог вожделения так несчастен, то кто тогда может быть счастливым?

Незнакомец склонил голову и прошептал самую короткую из всех возможных молитв:

— Я чту тебя, священный Эриандер; благослови меня.

К нему подошел толстый жрец с бритой головой и, потирая руки, спросил:

— Могу ли я чем-нибудь вам…

— Нет! Не можете.

По губам жреца скользнула бессмысленная улыбка, и он зашагал прочь.

Путник подошел к следующему алтарю. Эту статую он уже видел. Хидди! Он был близко знаком с моделью, и у него сохранилось много счастливых воспоминаний о ночах в храме Эриандера. Хидди была удивительно шаловливой даже для нимфы. Здесь она изображала священную Анзиэль с соколом на руке — богиня улыбалась, глядя на птицу, а та смотрела на Нее, повернув голову. Все перья птицы, как и каждый локон Хидди, были безупречны. Одного взгляда на статую хватало, чтобы почувствовать возбуждение. Казалось, если прикоснуться к ее ноге, она будет теплой и упругой.

Преодолев это кощунственное желание, путник пробормотал короткую молитву и перешел к следующему богу — обнаженному юноше с голубкой на плече, улыбающемуся олененку. О боги! Это лицо! И улыбка! Финар? Или Фитель? Именно так выглядели его братья-близнецы в самом начале обучения, когда им еще не разбили губы и носы. Наверное, это Финар. Впрочем, даже мать их иногда путала. Скульптор скорее всего знал, кого из близнецов изобразил, но как ему удалось так хорошо его запомнить?

— Я чту Тебя, священный Настра, благослови меня.

Незнакомец двинулся дальше. Теперь его наполнила ярость. Перед ним стояла статуя, которую он хотел и в то же время отчаянно не хотел видеть. Вот Он, священный Веру с мечом в руках. Скульптур изобразил Его сидящим. Тем не менее скульптура была той же высоты, что и остальные! Путник понял это не сразу — получалось, что Веру вдвое больше прочих богов.

Так распорядился сатрап Хорольд. Однако Хорольд умер задолго до того, как высекли эту статую. Почему художник выполнил пожелание мертвеца, нарушив симметрию Пантеона? Почему Рука оказал такую честь богу войны?

Ужасный заслуживал более долгой молитвы.

— Я чту Тебя, священный Веру, мой господин и защитник, самый могущественный из богов. Я буду служить Тебе до конца жизни и умру в Твою честь.

— Я обещал быть щедрым, — произнес тихий голос у него за спиной.

Путник сжал кулаки. Он узнал этот голос. Именно его он боялся услышать.

— Уходи прочь!

Ответа не последовало. Путник продолжал рассматривать священного Веру, а бог рассматривал его. Нос и уши Веру не были расплющены, уши не расползлись, словно клубни, а в остальном у них одинаковые лица. Пожалуй, бог на несколько лет старше. Широкие плечи, мощные икры… все так, как и должно быть. Более или менее. Скорее более.

— Да, ты не поскупился, — признал путник, чтобы убедиться, не ушел ли скульптор.

— Меня послали за тобой.

Он обернулся.

Флоренгианин был по-прежнему широкоплечий, смуглый и длинноволосый, в кожаной тунике, испачканной глиной и красками. Пожалуй, за последние три года он еще больше окреп. Жизнь оставила след на его лице, а в улыбке недоставало нескольких зубов, но теперь в ней появилась уверенность — или даже высокомерие. Веристы не любили, когда обычные люди не опускали перед ними взгляда. Даже бездомные и голодные веристы.

— Как я рад тебя видеть, Катрат! Мы думали, что ты погиб! Где ты был? — Бенард обнял незнакомца огромными руками каменщика и так сильно его сжал, что тот едва не задохнулся. — Благодарение богам!

Катрат попытался высвободиться и с ужасом обнаружил, что ему это не под силу — если не применять борцовских приемов, чего в храме делать нельзя. У Героев без хозяина, нарушавших покой обычных граждан, очень скоро возникали серьезные неприятности.

— Отпусти меня, — прошептал он на ухо скульптору, — или я выпущу твои кишки и ими же тебя придушу.

Бенард отпустил Катрата и с недоумением на него уставился.

— Это всего лишь дружеское объятие! Я действительно очень рад тебя видеть. Ингельд целыми днями глядела в огонь, а полчаса назад закричала: «Он здесь! Он здесь! Он идет в Пантеон!» И мы пришли.

Растерянный Катрат спросил:

— Мы? — Неужели и его мать здесь? Тут он увидел, что третий человек, присутствующий при их встрече, очень мал ростом.

Скульптор наклонился и поднял девочку. Еще одна флоренгианка с темными локонами и огромными черными глазами. Сунув большой палец в рот, она смотрела на незнакомца из надежных объятий папы.

— Твоя сестра Оливия. А это твой брат Катрат, о котором тебе рассказывала мамочка. Что надо сказать?

Оливия немного подумала и вытащила большой палец изо рта.

— Двенадцать благословений!

— Молодец! Катрат?

— И тебе двенадцать благословений, Оливия. А теперь побегай на улице и полови голубей, а я тем временем сверну твоему папочке шею.

Бенард поставил девочку на пол.