– Приказать?

– Вы – Верховный главнокомандующий, а он – действующий генерал, – подсказал Коржаков.

– Приказать? – задумчиво переспросил президент.

– Помните, как Хрущёв назначил Семичастного на должность председателя КГБ?

– Как?

– Вызвал его и сказал: «Завтра поезжай на Лубянку и принимай дела». Тот стал отнекиваться, мол, у него другое образование, в разведке и контрразведке ничего не понимает. На это Хрущёв ответил: «В КГБ разведчиков и контрразведчиков и без тебя хватает. А мне нужен там надёжный человек». Вы Барсукову доверяете?

– Конечно.

– Тогда назначайте его!

– Действительно, – согласился президент, довольно расплываясь в улыбке. – Верховный я главнокомандующий или нет? Что ж я думаю? Ну-ка давайте его сюда. Приглашайте-ка Михаила Ивановича на обед, за столом и прикажу ему…

Днём, когда появился Барсуков, Ельцин сразу попросил официанта принести бутылочку.

– Борис Николаевич, – напомнил Коржаков, – доктор ведь не разрешает. У вас давление.

– А ну его… – хмуро отмахнулся Ельцин. – Разговор у нас серьёзный, надо по рюмочке пропустить.

– Тогда выпьем за ваше здоровье, – предложил Барсуков и встал. Начальник СБП последовал его примеру.

– Ну, чтоб работа у нас наладилась, – чуть ли не рявкнул Ельцин и строго посмотрел на Барсукова. Тот выпил залпом, не отводя взгляда от президента. Он уже догадался, зачем его вызвали и на какую работу намекал шеф.

– Хочу назначить вас директором ФСБ, Михаил Иванович, – произнёс наконец Ельцин заготовленную фразу.

– Борис Николаевич, раз вы решили, я согласен. – Генерал-лейтенант поставил рюмку и сел.

– Правда? – Лицо Ельцина засияло. – Вот и прекрасно, что согласны! Давайте за это выпьем! За вашу новую, понимашь, должность, Михаил Иванович!

Через полчаса начальник СБП удалился, чтобы не мешать деловому разговору, а когда вернулся часа два спустя, то его встретил обеспокоенный адъютант президента.

– Александр Васильевич, они уже две бутылки «Куантрё» осушили. Барсуков пытался уйти, но Борис Николаевич так разошёлся на радостях, что всех гонит прочь.

– Сколько выпили?

– Третью бутылку «Куантрё» приканчивают.

– Это же сорокаградусный ликёр, и к тому же сладкий до чёртиков! У шефа же приступ будет! И сердце, и поджелудочная… Ты куда смотришь-то?!

– Александр Васильевич, я пытался…

Коржаков метнулся в комнату, где расположились Ельцин и Барсуков. Новый директор ФСБ встретил его измученным взглядом. Президент тяжело взмахнул рукой, приветствуя начальника СБП.

– Александр Васильевич!..

– Борис Николаевич, вам пора отдыхать! Уже поздно!

– Для президента, понимашь, не бывает поздно. Работа не терпит отлагательства…

Глава страны попытался подняться, но не удержался на ногах и плюхнулся обратно в кресло. Налитые кровью глаза смотрели на Коржакова с упрямой злобой.

– Борис Николаевич, пора домой…

После долгих уговоров его удалось отвезти в Барвиху, где врачи уже ждали в полной готовности.

– Борис Николаевич, надо давление померить.

– Опять давление… Что его замерять-то? Хорошим оно не станет, пока вокруг всё так вот, понимашь, кувырком идёт… С чего давлению нормальным стать?.. Вы мне даже расслабиться не разрешаете…

Ночью дежурный реаниматор, заглянув в спальню президента, обнаружил, что Ельцина там нет. Он бросился искать его и через несколько минут обнаружил неподвижное тело в туалете. Ельцин лежал без сознания на кафельном полу, запрокинув голову. На губах застыла слюна.

– Мать твою! Умер!

В одно мгновение все жилые и служебные помещения на даче пришли в движение. Все звонили, гомонили, кружились, приказывали, докладывали, торопились, сообщали в Центральную клиническую больницу. Там тоже засуетились. В реанимации включился свет. Врачи напряжённо ждали, когда привезут Ельцина.

Анатолий Никитин вошёл к ожидавшему его Смеля-кову и, не дожидаясь вопросов, начал рассказывать. Он только что вернулся из трёхдневной поездки в Ставрополье, где встретился с одним из своих агентов и получил тревожный сигнал о том, что ставропольские криминальные авторитеты имеют самую тесную связь с главой президентской администрации.

– С Филатовым? – не поверил Смеляков.

– Да, с Сергеем Александровичем Филатовым. К нему регулярно приезжают в Москву некие Леонид Гаврилюк и Исаак Гольдман, оба в прошлом судимые. Сейчас они контролируют почти весь ставропольский бизнес.

– Насколько точна эта информация?

– Я моему источнику доверяю.

– И всё-таки надо провести первичную проверку, – решил Смеляков. – Вообще-то Филатовым должен заниматься отдел «К», но источник-то наш, верно? Так что мы подготовим справку, а там пусть Коржаков решает, кто будет раскручивать это дело – мы или ребята из отдела «К».

– Виктор Андреевич, по тому, что я успел разузнать, можно сделать однозначный вывод: ставропольские чекисты и милиционеры плотно сотрудничают с Гольдма-ном и Гаврилюком. Они нам не помогут. И речь идёт не об оперативном составе, а о генералах. Работать там будет нелегко.

– Я всё понял… – Смеляков тяжело вздохнул. Судя по всему, с Коржаковым придётся говорить не только о Филатове, но и о том, как организовать оперативные мероприятия.

Тишина давила на него нестерпимо. Он лежал и неподвижным взглядом смотрел вверх, где ослепительно сияли белые лампы. Этот белый, неживой свет отражался от белого кафеля на стенах и от металлических панелей всевозможных приборов и резал глаза. Но закрывать глаза не хотелось, потому что тогда наступила бы тьма, из которой он только что вынырнул, отчаянно цепляясь за жизнь. Он ощущал себя мертвецом. Или почти мертвецом…

Как давно у него пошаливало сердце? Сколько раз случались приступы? Сколько раз врачи обещали ему смерть, если он не остановится. «Вы не принадлежите себе, Борис Николаевич, вам нельзя делать то, что можно обыкновенному человеку. На ваших плечах лежит вся страна. Со спиртным вам надо прекращать баловаться», – внушали ему доктора. Он бы вообще не прислушивался к врачам, но страшился смерти. Тем не менее он следовал их рекомендациям лишь первые дни после приступа, затем, когда силы потихоньку возвращались и ему начинало казаться, что опасность отступила бесповоротно, он снова подбирался к водочке, поначалу позволяя себе лишь одну рюмку, чтобы «расслабиться», затем больше и больше. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что его организм давно потерял былую крепость. Теперь он превратился в дряхлого старика.

И вот реанимация…

– Только я вовсе не умер… – вяло шевельнул он губами. – Не умер… И буду жить… И буду… Буду править… Властвовать… В моих руках… В моих руках… Самая большая страна… Нет… Слабому человеку такая страна не по зубам… А я могу… И всегда буду…

Ему казалось, что он говорит внятно и громко, но в действительности издавал лишь нечленораздельные звуки.

Вошедшая медсестра сразу увидела, что глаза огромного седовласого старика, лежавшего на койке, были широко распахнуты и неподвижно уставились в потолок.

– Борис Николаевич? – услышал он осторожный девичий голос. – Как ваше самочувствие?

– Хо-о-шо… – прогудел он.

– Что-нибудь болит?

– Не-е-е… Ни-а? Ты-ы… Ни-а?

Ему почему-то хотелось, чтобы её звали Люда, но язык никак не справлялся с почти непосильной задачей, из горла вырывалось только мычание.

– Что? – не поняла девушка.

– А-а-а-ах…

– Сейчас я сделаю вам укольчик, Борис Николаевич. Она остановилась возле него и подняла подол его длинной больничной рубахи. Он слегка шевельнул пальцами руки.

– Вот как хорошо, Борис Николаевич! Вы уже пальчиками двигаете! Значит, дело к поправке!

– У-у-гу…

Она достала ампулу и начала надпиливать её, постукивая по ней ногтем.

– Да-а-а…

– Что, Борис Николаевич?

Она внимательно посмотрела на него. Бледное лицо, рыхлая кожа, испещрённая красной паутинкой вен, обвислые щёки, пересохшие губы. Не было в этом человеке ничего от того уверенного в себе лидера, который в августе девяносто первого года взобрался на танк и громко призывал людей сбросить оковы прежней жизни и решительно идти к демократии.