Самым страшным был не свинцовый дождь, оборвавший жизни нескольких офицеров спецназа, а истошные вопли заложниц. Они стояли во весь рост в окнах и обезумевшими голосами кричали, чтобы атаку прекратили немедленно, иначе они все погибнут.

Впрочем, всего этого телезрители, жадно следившие за развитием событий в Будённовске, не увидели. Выплёскивавшаяся на экран информация была невнятной, путаной и истеричной. Никто так и не узнал, почему «Альфа», уже проникнув на первый этаж больницы, где не было никого из заложников, вдруг получила приказ прекратить штурм. Конечно, в ближнем бою «Альфа», закрытая бронежилетами и касками и приспособленная к ведению именно ближнего боя, имела все преимущества перед басаевцами. Но коридоры и палаты больницы были забиты людьми на койках, каталках и лежащими вповалку. Трудно даже предположить, сколько заложников погибло бы в той бойне, если бы продолжилось наступление.

Яркое солнце, сочная летняя зелень, неугомонное пение птиц – всё это никак не вязалось с происходившим в Будённовске. Над головами свистели пули, над землёй стелился смолистый дым, вилась пыль, по улицам носились машины «скорой помощи» и бронетранспортёры. Куда ни глянь – сломленные переживаниями женщины падали без сил. Всюду слышался плач и причитания. Снова и снова в покинутых домах обнаруживали погибших в первые часы налёта на город. Из-за жары трупы начинали быстро разлагаться, в воздухе стоял смрад, тела убитых свозили в городскую баню, так как морг находился на территории городской больницы, где засели боевики Басаева…

В тот же день верховная власть решила вступить в диалог с террористами. Председатель правительства Виктор Черномырдин официально уполномочил правозащитника Ковалёва вести переговоры от имени правительства России. Наконец, на связь с террористами вышел и сам премьер-министр. В его кабинете собрались журналисты, каждое движение и каждое слово премьер-министра фиксировалось телекамерами. Он сидел у себя за столом, откинувшись на спинку коричневого кожаного кресла, и через селекторную связь разговаривал со штабом в Будённовске. Весь стол перед ним был густо заставлен репортёрскими микрофонами.

– А Ковалёв сейчас у вас? – расспрашивал Черномырдин.

– Нет. Он уехал.

– Уехал? Ну зачем же вы его отпустили? – В голосе премьер-министра послышалась обида. – Куда он уехал?

– В гостиницу.

– Ну что он… интересно… – Черномырдин размахивал рукой вверх-вниз. – Ну хорошо… Наши действия? Я могу сейчас переговорить и сделать это заявление так… что нас вот слышат сегодня… и сразу средства массовой информации… и сразу чтобы я мог и это заявление этому Басаеву…

В три часа ночи состоялся разговор Черномырдина с Басаевым.

– Это Черномырдин. – Премьер-министр чуть склонился, обращаясь к телефонному аппарату. – Шамиль Басаев! Шамиль Басаев, говорите громче!

– Здравствуйте. Ну что? Всё готово?

– Добрый день… – Черномырдин замялся, очевидно, сообразив, что такие слова совсем неуместны, и тут же поправился: – Ну, добрый день… будет ли он добрым, зависит сегодня только от вас, будет ли он добрым или недобрым…

Громко щёлкали фотоаппараты.

– Так, я слушаю, – сказал Черномырдин, и главарь бандитов начал зачитывать свои требования.

Позже выяснилось, что отряд Басаева захватил более двух тысяч заложников и что за шесть дней бесчинств в городе бандиты убили почти двести человек, а с тяжёлыми травмами и ранениями были госпитализированы свыше 400 человек, часть из которых тоже скончалась. События в Будённовске показали всей стране неспособность властей не только противостоять организованным действиям боевиков, но и духовную ничтожность высшего руководства. Никогда мир ещё не видел, чтобы председатель правительства вступал в переговоры с террористами, но в России, как оказалось, было возможно всё. Черномырдин даже гарантировал бандитам неприкосновенность. Им выделили автобусы и грузовик-рефрижератор для погибших террористов.

Вернувшись в Чечню, боевики устроили ритуальный танец. Они вышли победителями из схватки с бронетехникой, вертолётами и лучшими спецподразделениями МВД и ФСБ. Их фотографировали зарубежные репортёры, у них брали интервью, а они похвалялись, что смогли заставить правительство России прекратить военные действия в Чечне. И никто за рубежом уже не обращал внимания, что они, выдвигая свои требования, прикрывались беременными женщинами и детьми.

После событий в Будённовске Сергея Степашина, возглавлявшего ФСБ, отправили в отставку, и президент Ельцин впал в депрессию из-за необходимости опять решать кадровые вопросы. Государственные дела не вызывали у него оптимизма. Возглавив страну, он потерял к этой стране интерес. Уже в самом начале своего правления Борис Ельцин обратился к регионам, чтобы они брали «на местах столько суверенитета, сколько им нужно». Он знал, что мог руководить регионом, но с управлением страной не справился бы, поэтому поспешил переложить ответственность на чужие плечи. Из всего того, что даёт власть, он хотел оставить себе совсем немного – право приказывать, запрещать и пользоваться всеми положенными президенту льготами. Принимать решения он не любил. Это выводило Ельцина из себя. Вот и теперь он не знал, кого поставить директором ФСБ. Ельцин сомневался. Он понимал, что Федеральная служба безопасности должна работать эффективно и что для этого ею должен руководить профессионал высокого уровня. Вместе с тем он боялся, что такой профессионал поведёт себя слишком независимо и что на него в трудную минуту нельзя будет положиться.

– Мне нужен надёжный человек, – ворчал президент, глядя на Коржакова. – Но вы посмотрите вокруг, Александр Васильевич, никого же нет! Никому нельзя довериться! Любой может предать! Я верю только вам.

– Тогда придётся идти мне, – сказал начальник СБП.

– Нет! – прорычал Ельцин. – Я вас не отпущу от себя. Мы с вами столько лет бок о бок… Нет, Александр Васильевич, на КГБ надо кого-то другого… Ну зачем Степашин поспешил уйти? Почему не справился? Вы же с ним ладили?

– Да, СБП очень конструктивно сотрудничала с ФСБ. Но после Будённовска пресса стала рвать Степашина на куски.

– Стушевался наш Сергей Вадимович. Характер у него не тот.

Тяжёлый, неподвижный взгляд президента надолго остановился на кромке стола, будто там было спрятано что-то очень важное и это важное требовалось непременно разгадать, потому что от этого зависела жизнь.

– Борис Николаевич, вы же сами знаете, как ведут себя журналисты.

– Знаю, – набычился Ельцин, – на собственной шкуре знаю. Меня каждый день телевизионщики клюют! А за Чечню уж до костей исклевали!

– Журналисты потеряли и совесть, и страх. Чужая боль для них – возможность заработать лишнюю монету.

– Если бы можно было, я бы их всех в порошок стёр, – сказал президент. – Но нельзя. Без журналистов, которые больно кусают даже меня, у нас, понимаешь, не останется ничего от демократии. Пусть кричат что угодно. Я пока потерплю. Их голоса означают, что мы живём в свободной стране. Верно я рассуждаю, Александр Васильевич?

Коржаков кивнул.

– Ну что? – тяжёлым взглядом Ельцин упёрся в начальника СБП. – Кого вместо Степашина поставим? Все ведь своих подсовывают. Черномырдин, Илюшин, Филатов – каждый кого-то пропихнуть хочет. А мне нужен не случайный человек, а надёжный… И настоящий.

– Если не хотите, чтобы я шёл в ФСБ, тогда назначьте Барсукова, – предложил Коржаков, хотя знал, что Михаил Иванович не желал менять работу.

– Я с ним говорил, а он отказывается, – пожаловался президент.

В Кремле у Барсукова служба была налажена, всё функционировало без сбоев. Зато контрразведка в последние годы пребывала в болезненном состоянии, перед чекистами всё время ставились новые ориентиры. Здравомыслящий человек не захотел бы по собственной воле идти в ведомство, где не прекращалась служебная чехарда.

– Нет, – повторил Ельцин, – Барсуков отказывается.

– Борис Николаевич, вы же можете приказать ему.