— Одиннадцать, а нынче утром было двенадцать. (Вот что значит слушать Йолмера, не прислушиваясь, что тот говорит!..) И сдается мне, мы с тобой увидим еще что-нибудь.

Люди, плававшие прежде вместе с Гэвином, говорили: как капитан он нынче не тот. Прежде на всякую возможность, что подворачивалась, он набрасывался, как королевский кречет на цаплю, а теперь стал вроде переборчивой невесты: остров Плая ему не годится — там, видите ли, еще чуму, чего доброго, подцепишь, хиджарский караван с Шелковых Островов — больно мешкотно… Кое-кто ругался — особенно Корммер и Ямхир, но этим не добычи недоставало: им подавай что-то вроде прежних удач Гэвина, что-то громыхающее, как ночная гроза.

А по правде, этим людям стоило так говорить: Гэвин и впрямь стал не тот, потому что прежде никогда он не загадывал наперед дальше, чем на десять ночей. Даже ведь Разграбление Аршеба (молниеносный тот ночной наскок, который людская молва потом раздула до такого вот имени) получилось вот как: сплавал Йиррин на «круглом» корабле в тамошний порт, вроде как мирный торговец, просто чтоб меха из Королевства продать, которые они на мирном торговце и захватили (мест вроде острова Иллон не водится там, далеко на востоке, в Гийт-Гаод — Море Множества Кораблей), сплавал, а вернувшись, и говорит:

— А знаешь, Гэвин, я ведь там потолкался, послушал разговоры: у них нынче весь военный флот на караванах, на сторожевые острова не хватает…

А сам жмурится, как сытый кот.

И когда два дня спустя ввечеру пять «змей» и еще несколько кораблей с ними проскользнули между сторожевых островков, воистину как змеи в траве, а потом пробирались между меняющихся каждый месяц до неузнаваемости мелей и наносов русла Кадира (обманное заклинание аршебского лоцмана отскочило от Йиррина, как от воды плоский камешек, хоть до последней минуты и до последнего поворота Йиррин и сомневался — а вдруг Защита на нем сплоховала и фарватер, который он помнит, в каком-нибудь самом предательском месте не тот), и когда «Дубовый Борт» потом ворвался в загороженную цепью военную гавань и сжег те немногие из боевых кораблей, что там оставались, а остальные тем временем захозяйничали в Тель-Кадире, — тут уж, незачем правду скрывать, привыкший к безопасности город Аршеб оказался потрясен до глубины своей городской души. А заодно до глубин городского головы и всех прочих властей, укрывшихся с войсками в крепости да так и ие осмелившихся высунуть оттуда нос до утра, решив в ночной неразберихе, что в гавань к ним ворвалась чуть ли не эскадра Дьялваша Морехода, вынырнувшая из времен полустолетней давности. Много поколений спустя в Аршебе этот случай все поминали с таким ужасом, точно оказался вырезанным весь город.

— Смешно, право слово, — говорил Гэвин. — Там и было-то всего девять мачт и стоило лишь солдат вывести из крепости, чтоб размести нас всех по одному, — ведь ие поверят!

А на севере зато, в его родных местах, многим вот точно так же трудно было поверить, что в Аршебе люди Гэвина, сына Гэвира, прошлись всеголишь по нескольким улицам вокруг порта да по складам. Там ведь очень нелегко людям представить себе город настолько богатый, чтобы с нескольких улиц его добыча вышла такая, — иному хватило бы на пять жизней, будь они у него. И в равной мере трудно было им понять, отчего для Чьянвеиы, которая куда как меньше, понадобилось Гэвину собирать под свою руку столько кораблей. Хотя, конечно, можно было бы объяснить, скажем, вот так:

— Маленький кусочек нефрита расколоть трудней, чем самый большой булыжник…

Хотя все равно — очень трудно было бы это понять людям, никогда не видавшим каменных стен.

Впервые в жизни Гэвин задумал такое дело, для которого недостаточно было б уже пяти «змей» и дерзости. И знать о нем ничего не знали даже собственные его капитаны. (Где много людей знают — непременно кто-то лишний раз раскроет рот…) И остров Плая в самом деле никак ему не подходил — он совсем в другой, стороне был от Чьянвены, и караван с Шелковых Островов тоже; и даже когда через четыре дня после Джертада заболел Элхейв, сын Элха Кольца, Гэвин сначала подумал о том, что же будет теперь с его задумками насчет Чьянвены, а после обо всем остальном…

— Это южные моря, — сказал он, темнея лицом, как небо в Ярый Ветер, когда поведали ему, что Элхейва скрутило в одночасье. — Это южные моря, и кто приходит сюда с ложкой, должен быть готов хлебать все вместе, как оно здесь намешано: и дрянное, и хорошее.

А больше он ничего не сказал. Зато Йолмер, сын Йолмера, сказал очень много. Йолмера по-прежнему не слушали — то есть всем казалось, что они не слушают. Про северных колдунов все знают, что никто лучше их не умеет лечить раны и переломы и с болезнями родных мест они, худо ли, хорошо ли, могут справиться, — но от «слепой горячки», которою заболел Элхейв, пустеют порой в Гийт-Чанта-Гийт целые города, особенно если стоят в комариных местах, а к непривычным северянам она, как ни к кому, жестока. Кроме Элхейва, заболело тогда еще семнадцать человек с разных кораблей, но они-то все не были именитые люди…

От «слепой горячки» не выздоравливают — когда проходят боль в голове и горячка, это значит, человек либо умер, либо ослеп. И могут еще отняться руки и ноги, если не повезет, и речь тоже. Элхейву повезло — он умер через две ночи. И он еще был жив, когда Гэвину пришлось искать опять случай, чтоб поговорить с Йиррином без лишних ушей рядом.

— Теперь на башню Катта придется лезть одному тебе, — сказал он.

А ведь за зиму он говорил Йиррину раз пять, и только наполовину в шутку, что ему кажется, мол, эта башня Катта — просто-таки часть его самого. Как рука или имя. И что он — Гэвин, сын Гэвира, — и «четвертая башня южной стены, именуемая Катта», были назначены друг другу еще в миг рождения мира, когда создавались все судьбы и звучали все имена…

— Не понимаю, — сказал Йиррин. — То есть я понимаю, что кто-то должен остаться снаружи…

— Чтобы тот, кто внутри, мог быть уверен: дружины там, снаружи, все станут делать как надо, а не как каждому из капитанов на ум взбредет, — подхватил Гэвин. — Ты сам говорил: чтоб получилось, все должно быть подогнано, как обшивка на «змее»!

— Но почему ты?! Раз Элхейва не будет… Можно ведь Увальню поручить это, он сделает не хуже. Гэвин!

Тот помолчал.

— Может, и сделает. — Казалось, он растерялся даже. — Только это не поход Долфа. Это мой поход.

— Ты б, кажется, хотел один быть со всех сторон, — заметил на то Йиррин, — чтоб Чьянвену взяли три тысячи Гэвинов, сыновей Гэвира? — Но Гэвин не засмеялся. Не рассердился даже.

— Хорошо бы, — отрезал он, — если б кто умирал, — умирал бы я один.

И они замолчали оба надолго. У Элха Кольца не оставалось больше сыновей, и у Элхейва остались жена и сын, Элх, сын Элхейва, что родился прошлой зимой. Хорошо хоть, сыном успел обзавестись…

Потом Йиррин трудно вздохнул:

— А может, он еще и не?..

— Помрет он. — Гэвин качнул головой. — И хорошо. Хорошо, что помрет. — Страшно говорить такие вещи, но Гэвин все-таки сказал: — Я желаю ему, чтоб он умер. Я ведь даже представить себе ничего хуже не могу, чем слепцом сделаться, беспомощным, как старик. Э-эх…

— Я — могу представить, — сказал Йиррин. Голос у него был такой, какой случался иногда в начале зимы, когда от первых морозов трещит лед, но Гэвин — как всегда — ничего не заметил.

— Словом, готовься. И теперь — на «Лосе» пойдешь ты вместо Элхейва.

— Гэвин, да ведь это!..

— Сможешь, не прибедняйся! — чуть не рявкнул тот. — И если ты не будешь хотя бы имовалгтаном — ты представляешь себе, какой крик у меня поднимется на совете, почему, мол, на Катту я посылаю тебя, а не кого-нибудь из них, капитанов от деда и прадеда?!

— Да пусть бы кто-нибудь из них и шел!

— Ох, только не начинай все сызнова! — Гэвин прищурился, и прищур этот слышался в голосе, хоть и темно было. — И можешь сколько угодно говорить про три тысячи Гэвинов. Но или на Катте будут мои люди — или пусть вся эта Чьянвена провалится на дно морское!.. — А потом он добавил: — Тем более все одно еще никто ничего не знает. Вон — развернемся и пойдем ловить шелковый караван. Я что, не могу это сделать?