И обнаружил полумрак дубравный
Обличье пришлеца. Столь своенравный
И необычный он носил наряд,
Что мог морской напомнить маскарад,
Разгульный праздник, дикий и нестройный,
Пловцов, встречающих экватор знойный, —
Когда, под пьяный пляс и говор струн,
На колеснице палубной Нептун
В личине оживает скоморошной,
И бог, забытый в пелене роскошной
Родимых волн, у сладостных Циклад,
Хоть и в морях неведомых — все рад
Потешной ревности своих потомков
И славен вновь последним из обломков
Священной славы… Куртка, вся в дырах,
И трубка неугасная в зубах, —
Стан, как фокмачта, и, как парус, валкий,
Нетвердый шаг, — то отблеск, хоть и жалкий,
Достоинств прежних. Голова в тряпьях,
Наверченных чалмою второпях,
Взамен штанов, сносившихся так рано
(Шипы растут повсюду невозбранно),
Циновки клок, скрепленный кое-как, —
Она ж — и шаровары, и колпак;
Босые ноги, облик загорелый —
Несвойственно то, мнится, расе белой.
Оружье — знак, что белым он сродни;
Воюем просвещенно мы одни.
Из-за широких плеч ружье глядело,
Их службы флотской попригнуло дело,
Но мышцы, как у вепря, были все ж.
И без ножен висел булатный нож
(К чему ножны?). Как верные супруги,
За поясом — два пистолета. (Други,
Насмешки нет в сравнении моем!
Хоть пуст один, все цел заряд в другом).
Бывалый штык (хранительной оправой
Не баловал вояка стали ржавой)
Его воинский дополняет вид…
Таким чете бродяга предстоит!
