Жаждешь высокого, кажется, вот оно, рядом, сейчас коснешься его, но, едва протягиваешь к нему руку, какое-нибудь глупое табу, смешная нелепость или ироническая улыбка преграждает путь чистейшему порыву души.

Прошло несколько недель, и Мод, которую я встретил в столь пошлых обстоятельствах, что не мог без возмущения вспоминать об этом, — Мод стала «моей женой», и я уже не смел думать о ней иначе. Разве кто-нибудь мог это понять? В глазах Никола и Лотты, единственных, кто был посвящен в тайну, наши отношения ничем не отличались от их, разве что были более наивны, более сентиментальны.

Что думали о нас те, кто встречал в темных аллеях городского парка нескладного длинного юношу и тоненькую девочку? Сначала мы ходили рядом, не касаясь друг друга, потом — держась за руки и наконец — обнявшись: моя рука на ее талии, ее головка у моего плеча.

Обычная юная пара, как и все на свете влюбленные, которая ищет свободную скамейку, подальше от фонарей, чтобы целоваться, целоваться, пока не перехватит дыхание.

Но юные никогда не повторяют того, что однажды было, каждый начинает все сначала, будто до него никто не любил…

А отец, понимал ли он меня? Догадывался ли, почему мне было необходимо делиться с ним? Я хотел, чтобы кто-нибудь знал правду, знал, что это не случайный, мимолетный роман, что это на всю жизнь. Однажды вечером я ему сказал:

— Если бы мне пришлось отказаться от нее, я покончил бы с собой.

Еще так недавно наши короткие беседы велись совсем в ином, безразличном тоне! Мне вспоминаются эти недолгие разговоры, словно мимоходом брошенный в чужое окно взгляд, — например, когда в лицее проходили литературу XVIII века, я как-то упомянул об этом за столом. Вечером в своем кабинете отец спросил:

— Кто тебе больше нравится: Расин или Корнель? Я ответил не задумываясь:

— Корнель.

Это не удивило его, и я знаю теперь почему.

— А Мольер тебе нравится?

— Мы недавно читали в классе «Мещанина во дворянстве», и мне совсем не было смешно. И от «Лекаря поневоле» тоже.

Таков был, в общем, один из этапов наших отношений. Были и другие. Несколько позже мы говорили о Ламартине, о Викторе Пого, о школах романтизма, и я был поражен, обнаружив, что отец знает наизусть множество стихотворений Пого.

Отцу, должно быть, казалось — ведь с возрастом время летит все быстрее, что эти наши разговоры были только вчера. И вот приходит к нему уже взрослый юноша и объявляет, что скорей умрет, чем откажется от своей любви. У меня действительно сжимало горло, глаза блестели — я не лгал, я в самом деле не колеблясь и без сожалений убил бы себя.

Целые сутки я не прикасался к своим запискам, и так случилось, что как раз вчера у нас произошла бурная семейная сцена, при которых ты присутствуешь не так уж часто. Не стану воспроизводить ее целиком: она была нелепа, глупа и в то же время отвратительна, и если я все же пишу о ней, то только потому, что она лишний раз показывает отношение взрослых к молодым.

Началось все, как говорят англичане, «при безоблачном небе». Было около часа дня. Мы сидели за завтраком, светило солнце, у всех было отличное настроение, м-ль Огюстина выставила на окно свою герань. Не помню уже, о чем мы говорили, о какой-то чепухе, и вдруг твоя мама, к моему удивлению — ибо я совершенно забыл, что сегодня четверг, — спросила тебя:

— Пойдешь со мной к тете Арлетте? Для меня было новостью, что по четвергам у моей сестрицы приемные дни.

Я не принимал участия в разговоре. Ты спросил:

— В котором часу?

— Часам к пяти. Там будет кое-кто, с кем тебе стоило бы познакомиться.

Я не терплю подобных аргументов, но не сказал ни слова и отнюдь не собирался как бы то ни было, влиять на тебя. Ты явно был в затруднении — я хорошо знаю этот смущенный вид, который бывает у тебя и у твоих сверстников, когда вам приходится… нет, не устранить препятствие, но как-то его обойти.

— Это меня не очень устраивает, мама.

— Почему?

— Потому что мне еще нужно подготовиться к завтрашней письменной по математике.

— А если тебе взяться за это сразу после завтрака? С тех пор как ты стал взрослым юношей, твоя мать охотно появляется с тобой на людях. Я не осуждаю ее за это тщеславие. Только она не учитывает, что тебе-то ее друзья вовсе не интересны и ты не получаешь никакого удовольствия от общения с теми людьми, которые собираются в салоне твоих дяди и тети, Я тоже чувствую себя у них не в своей тарелке, правда по другим причинам, — Ну хорошо, мама, если это очень нужно, я пойду, хотя как раз сегодня мне это очень неудобно.

Обычно, когда твоя мать отправляется на коктейль к моей сестрице, она возвращается только к вечеру, иной раз даже звонит по телефону, чтобы садились за стол без нее Сегодня она вернулась рано и вдобавок в дурном настроении Зайдя в твою комнату, она застала там твоего нового товарища Запо. При нем она не сказала тебе ни слова, но за столом дала волю своему негодованию:

— Знаешь, Ален, по какой причине Жан Поль не мог сегодня пойти со мной к своей тетке?

Как всегда в подобных случаях, я принял отсутствующий вид.

— Ты слушаешь меня?

— Да, конечно.

— Почему же ты молчишь?

— Да потому, что мне нечего сказать.

— Слышал ты, как сегодня за завтраком он заявил, что ему необходимо готовиться к письменной по математике?

— Да.

— А знаешь, в чем было дело? Ты мягко вмешался в разговор:

— Послушай, мама, я сейчас объясню папе…

— Нечего объяснять. Застала я тебя с этим твоим новым товарищем, который похож на приказчика из галантерейного магазина? Застала или нет?

— Но я…

— Вы с ним заранее условились?

— Я тебе…

— Значит, ты прекрасно знал, что он должен прийти, и именно поэтому… Она повернулась ко мне:

— Больше всего меня возмущает его вранье, его предательская манера всегда выкрутиться, сделать по-своему. А ты его еще защищаешь!

— Я его не защищаю.

— Но не становишься и на мою сторону. По-твоему, это очень благородная позиция?

О нет, в глубине души я считаю не правыми обоих, и особенно ее, потому что она взрослая. Она забыла свою молодость, а я нет — вот в чем разница между нами. Ведь я поклялся себе никогда не забывать о ней, и мне кажется, до сих пор этой клятвы не нарушил.

— Он врет, он изворачивается, он ускользает, как угорь, а ты смотришь на него с одобрением…

Твоя мама не видит разницы между словами «одобрять» и «понимать» и даже «оправдывать». В свое время она тоже обманывала и изворачивалась — как обманывал я, как обманывают, вынуждены обманывать все молодые, потому что для них на всем лежит запрет.

Каждый их порыв, каждое желание наталкивается на запрещение, на категорическое «нельзя» — это мы, мы сами заставляем их обманывать нас.

А ведь им, молодым, еще в большей степени, чем взрослым, отвратительна ложь, и они не прощают нам обмана, на который мы их толкаем, опошляя самые невинные радости.

В течение двух лет, что мы, я и Мод, были вместе, мы вынуждены были беспрерывно лгать, каждое наше свидание было связано с трудностями, которые мы разрешали как могли — то есть ценою бесконечной лжи.

Что было бы с нами, не случись того, что случилось к концу второго года нашего знакомства, как раз на Рождество? Любили бы мы друг друга и дальше или, пройдя вместе какой-то отрезок пути, надоели бы один другому?

Только отец знал о наших отношениях, ибо все чаще по вечерам я приходил в его тихий кабинет.

— Другие посмеялись бы надо мной, не поверили бы мне, но я знаю, знаю никогда не полюблю никого, кроме нее.

— Что же ты думаешь делать дальше, сын?

— Я женюсь на ней. А пока буду ждать, сколько понадобится. Я ведь понимаю, мне нельзя жениться, пока я не окончу университет. Мне будет трудно!

— Да, трудно. Будь осторожен, сын. Я понимал, что он имеет в виду. Ведь я ему сказал, что она девственница.

Только спустя полгода я признался ему:

— Мы с ней решили, что она будет моей женой уже теперь, понимаешь? Позднее мы поженимся, но сейчас дальше так продолжаться не может.